— Рад, что мое имя для чего-то пригодилось, — ответил он. — А почему вы бродили там в одиночестве?
— Я приехала в город, чтобы разыскать Фенсера Все произошло неожиданно. Он ни о чем не знал. Мне не удалось найти улицу, на которой он живет. Дурацкая история. — Вино вернуло мне равновесие или дало возможность увидеть случившееся под другим углом. Я попыталась вести себя как ни в чем не бывало и даже принять беспечный вид. Мне захотелось ускользнуть от Ретки, хотя деваться было некуда. От него исходила невероятная мощь, она то порождала новые предметы в комнате, то пожирала прежние. Как только хватило у меня смелости…
И спокойно зазвучал тот голос:
— А отчего же вы столь поспешно отправились в Эбондис, когда вас никто не ждал, не зная даже точного названия улицы?
Я не собиралась рассказывать Фенсеру о случившемся. Я хотела обрушиться на него с горькими сетованиями по поводу одиночества, сослаться на тревогу, ничего не уточняя.
— Там, где я живу, произошел неприятный случай. Один человек попытался насильно овладеть мной.
— Поскольку вы живете там одна, а ваш муж находится здесь.
— Да, поэтому.
— Кто?
Ну что мне стоило сказать, какой-то рыбак из Ступеней или поселившийся в нашем доме греховодник? Но слова выскользнули у меня изо рта, как будто не могли не прозвучать.
— Человек по имени Фирью.
— Ах, ну да, Фирью.
Я опомнилась слишком поздно и подумала, что теперь Ретка, наверное, очень рассердится. Он стоял, глядя в лежавшую на столе книгу, как будто читал в ней нечто важное.
Я разволновалась, снова вскочила с кресла и опять уставилась на палец, на котором уже не было кольца. Сплетенные друг с другом медные дельфины наверняка лежат в сточном желобе фонтана, они попадутся на глаза какой-нибудь девушке, и она возьмет их себе.
— Ценное было кольцо? — внезапно спросил Ретка. Казалось, он читает не книгу, а мои мысли. К чему таиться от него?
— Вовсе нет… но это мое обручальное кольцо. Я не захотела другого. Колечко из тех, что носят рыбачки, мы купили его в Тули… Эта потеря наверняка дурное предзнаменование. — Я улыбнулась, и лицо мое напряглось, пытаясь уподобиться лицу взрослой женщины. — Не сохрани я целомудрия, можно было бы сказать: и поделом. Но я отбилась от него, от Фирью. Пригрозила, что убью его. — Я и хотела бы замолчать, но не могла, слова так и сыпались с языка, мне с трудом удавалось не сорваться на крик. — Он испугался, поверив, что я так и сделаю. Он изумился. Ему казалось, что я стану легкой добычей. Фенсеру я явно ни к чему, вот он и поселил меня в том доме у моря. В свое время мне следовало оставить его в покое. А теперь он считает, что несет за меня ответственность. Может, именно по этой причине мне и не удалось отыскать его улицу? Я боялась: вдруг я приду и увижу по его лицу, что я ему там не нужна. — Я приумолкла. Потом сказала: — Извините меня еще раз. Я говорю, не думая.
— Знаете ли, — ответил он, — в преддверии боев все именно так и поступают. Стараются запрятать понадежнее то, что ценят дороже всего.
Я опустила голову, мучаясь стыдом за свою вспышку чувств, я была готова согласиться с любым предположением, лишь бы оно все вернуло на свои места.
— Конечно.
— Но разумеется, — продолжал он, — вам кажется, будто вас не ценят, будто вами пренебрегают. Не мне объяснять вам, какие побуждения двигали Фенсером. Но, по-моему, вы недооценили его заботу о вас.
Он взял лист бумаги и принялся что-то писать. Не следует ли мне удалиться? Но Ретка сам вышел из гостиной и, остановившись у дверей черного дерева, подозвал охранника. Вернувшись, он подлил вина в чашу и снова протянул ее мне.
— Я отослал весточку Сидо. В этом доме поздно ложатся спать. Вы сможете остановиться у нее, пока дела ваши не уладятся или на неограниченный срок.
— Я не смею, — возразила я.
— Оберис содержит этот великолепный дом ради нее, — сказал Ретка, — а сам предпочитает жить здесь в скромном уголке. У нее в доме места хоть отбавляй. Гостья не стеснит Сидо, иначе я не потревожил бы ее просьбой. Доверьтесь мне хоть немного, Арадия. А иначе зачем было ко мне бежать?
Я спрятала лицо, склонившись над вином.
Он больше не заговаривал ни о чем существенном, пока мы дожидались прибытия экипажа сговорчивой Сидо, в котором мне предстояло отправиться к ней. Мы вели беседу о невесомых материях, кажется, о песнях и о погоде. Вопросы Ретки никоим образом не затрагивали ни моего прошлого, ни будущего, ни моих чаяний, ни опасений. Он безупречно исполнял роль хозяина дома, притворяясь, будто ничего необычного не происходит.
Затем приехал экипаж, охранник провел меня во двор и усадил в огромную карету с гербами.
Погромыхивая, мы покатили прочь, а в вышине все светились темно-алые окна апартаментов Ретки. Я сумею узнать их в будущем.
В дневное время Сидо наряжалась в белые или черные одежды, а по вечерам в черные или серебристые. Она полулежала на диване под навесом абрикосового цвета, стоявшем во внутреннем дворе; руки и ноги обнажены, россыпи черных локонов упрятаны под серебристую сетку. Но и при этом они доходили ей до пояса. Солнце притронулось губами к ее коже, но не покрыло темным загаром. По мановению руки Сидо являлись слуги, чтобы вновь наполнить наши бокалы лимонным или грушевым соком или подать блюдо с фруктами и сладостями. А теперь девушка в ливрее дома Сидо перевернула страницу и приступила к чтению третьей главы романа.
Я прожила у Сидо в качестве «гостьи» уже два дня. Она не выказывала ни радости, ни досады. С момента моего появления среди ночи она восприняла мое присутствие как нечто само собой разумеющееся. Горничная тут же провела меня на второй этаж в спальню, где мне очень плохо спалось, несмотря на окружавший меня комфорт. На следующее утро меня снабдили всем, что только могло понадобиться. Слуги в доме относились ко мне с таким почтением, будто я прожила в нем всю жизнь.
Меня пригласили перекусить в обществе хозяйки дома. Встретившись с Сидо, я выразила ей благодарность за гостеприимство, быть может, чересчур многословно. Я ожидала услышать в ответ нечто вроде: мол, я выполняю его желание. Но она сказала:
— Не стоит благодарности. В доме предостаточно места.
Дом и вправду был поставлен на широкую ногу — изобилие мрамора, бронзовых и позолоченных затейливых вещиц, которые, похоже, тщательно протирали, но помимо этого особым вниманием не удостаивали. Полупрозрачные яства подавали во внутреннем дворе, мерцающие струи двух фонтанов взлетали в напоенный дыханием цветов воздух и падали в водоем из порфира.
— Летом я провожу долгие часы здесь, во дворе, — сказала Сидо. — Присоединяйтесь ко мне, если хотите. А если вам больше нравится уединение, никто не станет вам докучать.
— Благодарю, вы очень добры. Тем не менее, боюсь, мое… внезапное появление… обременит вас.
— Нет-нет, все это вы уже говорили мне, — ответила она.
Моя взволнованная лесть повергает ее в скуку. Я решила, что мне пора притихнуть.
Она и в самом деле не заводила со мной разговоров. Какое-то время мы провели в тишине, потом пришла служанка и стала читать вслух. Смысл витиеватых цветистых тулийских фраз порой ускользал от меня, хотя повседневная речь почти не вызывала затруднений. Ничто не мешало моим мыслям метаться из стороны в сторону и шарить когтями по углам. Я притворялась, будто слушаю историю о пиратах, возвышенной любви и колдовстве (интересно, ей по душе столь трагические произведения, или книгу выбрали специально для меня?), а сама мучительно раздумывала о том, где же Фенсер. Я вполне могла предположить, что Ретка известит его о моем приезде, но я не стала доверяться случаю. Проснувшись, я воспользовалась услугами посыльного Сидо и отправила с ним на неуловимую Лютневую улицу короткую покаянную записку. Он наверняка получил ее не позднее десяти часов утра. Но колокола на храме Исибри недавно пробили три часа дня. Видимо, он занят делами более срочными, чем мои.
День я провела в унынии, не смея заикаться о своем неловком положении, чувствуя облегчение благодаря отсутствию всяческих вопросов.