Его немногословное описание в точности соответствовало моим представлениям о ней; я подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза.
— Возможно, найдется несколько женщин, чья вселенная вращается вокруг Зуласа Ретки, — сказал он, — но я им не доверяю. Они нечисты на руку. Арадия, предприятия такого рода приносят одни тревоги, когда за них берется столь пылкий человек, наделенный сильной волей, как вы. Неужели вы думаете, что женщина с таким характером выбрала бы меня основой для создания своих ландшафтов? К чему ей уродливая глина и строение, похожее на развалину?
Его неотразимый лик повис надо мною в воздухе, смутно виднеющаяся маска пробудила в памяти какую-то тень — быть может, Кира Гурца, соскользнувшего со своих высот в пределы моего ограниченного видения, или же тень стихийного явления, рокочущего морского мрака; столба пламени, взметнувшегося над горящим зданием…
Он смотрел сквозь густые заросли черных завитков, обратив ко мне лицо, уродливое, как он и сказал, но вовсе не похожее на развалину; его словно вырвали из первобытного хаоса сразу после появления на свет, затем покрыли гладкой позолоченной медью или бронзой и вставили глаза, сотворенные в отличие от остального из каких-то непознанных жидкостей, до того черные, что невозможно смотреть в них подолгу, а все же взгляда от них никак не оторвать.
Я отшатнулась, прижалась спиной к стене, и листья инжира зашуршали у меня под руками.
— Зачем я вам понадобилась? — спросила я. — Чтобы как-то скрасить день… оставьте меня в покое.
— Ну где же ваша деликатность? — ответил он, вероятно забавляясь. — Неприкрытые обвинения. Ни взмаха веером. Арадия, разве вы не взрослая женщина?
— Я маленькая бестолочь и дура. Я ничего не понимаю. Ни как вы живете, ни как обращаетесь друг с другом.
— Кто? О чем вы говорите?
— Эта страна взрослых. Я не имею права находиться в ней. Мои документы подделаны. Никогда мне не уразуметь… как следует жить в этом мире.
— А кто это понимает? — сказал он. — Мы все справляемся по мере сил.
Он отошел от меня, тиски напряженности разжались, и я сразу сникла. Он направился к фонтанам.
— Разгар лета, засуха, — проговорил он. — Она простоит до осени. Включать фонтаны разрешается только после сбора винограда. — Его целиком укрыла тень навеса абрикосового цвета. — Хотите, я вызову его сюда, чтобы порадовать вас? — спросил он. — Я имею в виду Завиона.
— Нет.
— Армия патриотов обойдется без него пару дней. Мы дали ему сырой материал, и его возможности не беспредельны. Завион — идеалист, он будет трудиться до потери сил, пытаясь добиться самых лучших результатов. А нужно лишь сунуть каждому в руки копье, да немного дисциплины. Так что же?
— Нет.
— Арадия, вы уже начинаете кипятиться. Вы вправду пригрозили Фирью, что прикончите его? Если судить по вашему виду, вы на это не способны. Но с вас станется укусить человека или поцарапать, правда? По крайней мере один мужчина погиб от вашей руки, или я ошибаюсь? — Он глядел на меня внимательно и задумчиво, пытаясь расшифровать письмена хранившихся у меня в мозгу фолиантов.
— Фенсер посвятил себя служению вам, — сказала я.
— Мне об этом известно. Вы задаетесь вопросом, достоин ли я подобного служения? Разумеется, нет. А кто из смертных его достоин?
— Тем не менее вы позволяете служить вам.
— Я имел дело с человеком, чье воспитание предполагает хотя бы свободу воли. Но всякий, кто оказывается в положении Фенсера Завиона, считает необходимым посвятить себя чему-нибудь. Он начал с овеянной славой войны и так и не смог с ней расстаться. А ведь ему не по душе ее оборотная сторона: залитое кровью поле брани, гибель живых людей. Парадокс. В некотором роде вы с ним похожи. Вы оба тянетесь к тому, что приносит вам боль.
Я сказала:
— Не зовите его сюда ради меня.
— Горячо сказано, дитя мое. Я вас послушаюсь. Ловко же вы обвели меня вокруг пальца, маленькая фея. Все мои ухаживания закончились по вашей милости разговорами о вашем муже.
Как раз в ту минуту по всему дому разнеслись переливчатые звуки клавесина, на такого рода фонтан никто не налагал запрета.
Ретка отвесил мне поклон.
— Я получил по заслугам и возвращаюсь к тому, что мне уже известно.
Стоило ему уйти со двора, как ниточки, что удерживали меня на ногах, оборвались. Я доползла до скамейки и села. Полная красок закатная жара обрушилась на меня с тяжелыми ударами, а впереди — черные удушливые объятия ночи.
Если бы только кончилось лето. Если бы только исчезла тень ночи, ежедневной ночи этого несчастья.
Засуха — неизменная черта лета на Китэ. Она приходит в Эбондис, зная заранее каждую из улиц и переулков, которые перетрет в своих жерновах; каждый сад, который увянет от прикосновения ее тонких обожженных пальцев. Бульвары перестают поливать водой. Затихает плеск фонтанов. Всякий дом с колодцем становится сокровищем. Каменеют русла рек на холмах. И возникает необходимость заново сотворить воду. Ею начинают торговать. Раздаются крики продавцов воды. Никого это особенно не пугает.
Однажды на рассвете разразился ливень. Он продолжался целых пять минут под неумолчный рокот говорливого грома, сопровождавшегося алмазными вспышками молний. Все выбежали на улицу, даже обитатели дома Сидо, в котором хватало средств для приобретения необходимого количества воды; они подставляли кувшины и ведра, ловя потоки милостыни насмешливых небес.
Откуда же берется вода, которой торгуют? Ну, разумеется, из горных водоемов, которые никогда не пересыхают. А еще из Тули. Ее перевозят по морю на кораблях.
Услышав такой ответ, я тихо вскрикнула: похоже, никто не догадался, почему.
А потом вода перестала поступать из Тулии. И из Кирении тоже.
«Блокада», — сказали они. Тулийские корабли патрулируют воды. Это святотатство. Тулии не миновать Божьей кары.
Теперь крики торговцев водой слышались реже.
Чистая вода исчезла со стола Сидо. Мы пили соки, кислое молоко коз, ощипывавших опаленные склоны холмов, мы умывались пахучими спиртовыми настоями. Потом привезли загадочные бочки, говорили, будто с вином. Но в них было не вино.
В ваннах и на столе у Сидо появилась вода.
А прочие жители Эбондиса, как всегда, перебивались.
Она вернулась в экипаже домой через полчаса после отъезда. Расстроенной она не казалась, только на лице появилось слегка презрительное выражение.
Кучер стоял во дворе и ругался. Его слова доносились до меня через окно спальни.
На площади Исибри разразился водяной бунт. Народ отправился к богине, чтобы молить ее, пусть пошлет не положенный по сезону дождь. А потом решил, что в происходящем повинны люди, а не боги.
— Они несутся к зданию суда с камнями и палками в руках и вопят: «Ретка, Ретка!», мол, пусть даст им воды, и тут же начинают кричать, что воды не хватает из-за него. А она в своей проклятой карете попадается им на пути. Вот такущий камень… угодил в крышу кареты, а ведь мог меня убить. И как бы она оттуда выбралась?
Но Ретка обратился с речью к народу. И поклялся, что всем будут выдавать воду по норме.
В конце концов народ разразился криками, прославляя его.
Он перестал бывать в этом доме. Он по горло увяз в делах. По всему городу поползли слухи.
Я вышла, чтобы купить ниток (источник оставленных мне Фенсером денег в отличие от водяных источников не иссяк, но я приобретала лишь самое необходимое). На меня, словно осы, обрушились роившиеся в воздухе слова. Скоро сюда придут тулийцы. Они уже в море. Они освоили воздушные корабли, нашли доселе неизвестный способ управления ими. Теперь они смогут парить над островом, осыпая его дождем зажигательных средств. Тулийцы никогда не жаловали ближние наши гавани, включая и ту, что расположена в деревушке Ступени. Они высадятся в Кисаре, где находится самый крупный гарнизон.
— Будет объявлен призыв на воинскую службу, — сообщила мне девушка, перебиравшая трясущимися руками иголки и намотанные на кусочки картона нитки. Ее брата призовут, он пойдет воевать, а ведь у него слабые легкие. В добровольческой армии слишком мало народу, но если брат погибнет, что станется с ней и с матушкой?