— Я там такого натерпелся! Я не знал, как посмотрю этому ребенку в глаза.
— Многие даже и не попытались помочь, — задумчиво сказал Баббер. — Даже твоя попытка была отчаянно смелой.
— А, глупости, — проворчал Берни.
Они уже доехали до города.
— Многие считают героизм глупостью, — сказал Баббер. — Если бы ты хорошенько подумал, ты бы не совершил этого... Это было бы... не в твоих интересах.
Берни с любопытством посмотрел на Баббера. С оливкового цвета кожей, какой-то неопрятный, выглядевший на столько лет, сколько ему на самом деле, одетый — если это можно назвать одеждой — в армейский мундир, под который он, как и многие бедняки, похоже, надевал на себя все, что у него было: поверх клетчатой рубашки и спадающих с него брюк цвета хаки на нем была пара футболок, потом два шарфа, старый пиджак и поношенное оливково-зеленое пальто.
На руках у него были варежки, и длинные темные волосы торчали из-под шапки в виде шлема. Джон был небритым, и темная щетина усиливала его непривлекательный вид. Но, оценивая Джона Баб-бера, Берни не заметил его умных прекрасных черных глаз.
— Ты что, алкаш, что ли? — Берни показал на пустые баночки от пива, которые подпрыгивали на сиденье при каждом толчке.
— Да нет, я сдаю эти банки на переработку, в пункт приема, и мне хватает денег на бензин и на житье.
Берни, заинтригованный, решил осмотреть заднее сиденье. На первый взгляд казалось, что оно наполнено разным хламом, но постепенно он различил там старый армейский спальный мешок, коробки и банки со всевозможной едой из универсама.
— Ты что, живешь в этом грузовике?
— Да, в плохую погоду, — кивнул Баббер. — Но вообще-то я люблю в лесу жить. Когда я подобрал тебя, я подумал, что, наверно, тебе не повезло.
— Не повезло! — сердито воскликнул Берни. — Я же сказал тебе, что проклятый самолет свалился мне на голову прямо с неба, и именно здесь, в Америке, ради всего святого. Вот видишь ботинок?
У меня была целая пара — сто долларов стоили, а теперь остался один! — Сняв ботинок, он сердито помахал им перед носом Баббера.
— Вам надо подарить его человеку, у которого одна нога, — вежливо предложил Баббер.
— У которого одна нога? Ладно, высади меня на следующей остановке, я пересяду на автобус.
Баббер покачал головой:
— Я довезу тебя до работы. Я знаю одного мужика в пункте стеклотары, у него одна нога.
Берни с отвращением швырнул ботинок на пол.
— Вот, продай ему этот ботинок, сможешь выручить немного денег — тебе хватит на бензин и на пропитание.
— Вряд ли у него есть деньги.
Но Берни уже забыл о ботинке. Теперь он размышлял над тем, что этот бездельник принял его за такого же бездельника. Можно подумать, что они одного поля ягоды: рабочий человек и неудачник, живущий на заднем сиденье своего грузовика.
— Говоришь, мне не повезло? — сердито пробормотал он. — Это я сейчас грязный. Но у меня хорошая квартира, телевизор —. Берни вдруг замолчал, вспомнив, что его телевизор теперь превратился в историю. — Стереоцентр. У меня есть работа.
Джон Баббер бросил задумчивый взгляд на щиток автомашины, где висело несколько порванных проводов и пустая розетка от бывшего аудиоустройства.
— У меня тоже было стерео, но его срезали. Плохо, что мы не можем послушать новости.
— Какие новости! Тебя что, интересуют цены на бирже? — с усмешкой поинтересовался Берни.
— А эта авиакатастрофа! У тебя интервью взяли?
Мысль об интервью не понравилась Берни. Одно дело — рассказать о своем приключении, и совсем другое — быть обвиненным в исчезновении сумочки и в том, что он не спас Флетчера. Кроме того, у Берни были свои причины держаться подальше от прессы.
— Брать у меня интервью? Ты что, шутишь?
— Раз ты попал в авиакатастрофу и вытаскивал людей из самолета... — начал Баббер.
Берни рассердился:
— Я не даю никаких интервью, приятель. Эта чертовщина никому не нужна. Мой девиз — быть скромным, не высовываться, понимаешь? У меня такое кредо.
— Да, но, может быть, тебя хотя бы сфотографировали? — спросил Баббер.
Но Берни раздраженно покачал головой. Среди всеобщего возбуждения он ничего такого не заметил. Он был совершенно уверен, что никто его не снимал. Но тем не менее ему стало как-то не по себе, и он поспешил оставить эту тему.
— У меня юридические неприятности, и мой адвокат не хочет, чтобы я общался с газетчиками. Выпусти меня здесь. Мне через десять минут надо быть в моем проклятом офисе.
Форд семьдесят третьего года, видавший гораздо лучшие времена, покатил дальше, в сутолоку дня.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Больничную палату Гейл можно было спокойно принять за цветочный магазин. Всюду стояли цветы с карточками от друзей, семьи, коллег по Четвертому каналу и от репортеров других каналов. Палата выходила на солнечную сторону и была очень приятная на вид: оклеенная ярко-желтыми обоями, с гравюрами, изображающими птиц, на стенах, и парой легких стульев для гостей; был здесь и телевизор с большим экраном.
Но Гейл не было дела до цветов, гравюр с птицами, обоев и легких стульев. Ее интересовали лишь подробности авиакатастрофы. Она хотела узнать все возможное о человеке, спасшем ей жизнь. Ее сломанную руку вправили, и теперь она была в гипсе; ногу Гейл туго забинтовали; раны на лице тоже перевязали. Ей также делали внутривенные вливания глюкозы и солевого раствора, но не это занимало ее ум. Только сюжет.
Три ее постоянных посетителя — Дикинс, Чаки и Конклин — уже рассказали ей все, что знали. Но для нее этого было невероятно мало.
— Я ничего не понимаю! — кричала Гейл, не веря им.
— Вы что, не можете его найти?
Дикинс чувствовал себя не в своей тарелке, отчасти из-за того, что больницы вообще пугали его, отчасти потому, что он никогда не ощущал себя счастливым где-либо, кроме своей рабочей пресс-комнаты в офисе, а отчасти еще и потому, что не представлял себе, как поставить букет цветов, который он принес Гейл, в вазу; но большей частью все же из-за того, что он знал заранее, что Гейл опять задаст ему тот же самый вопрос, и он в смущении опять не будет знать, что ей ответить.
— Там был такой хаос в тот вечер, так что не все пока ясно.
— Ты сказал, что все пассажиры на учете, — обвинительным тоном заявляла Гейл.
— Очевидно, тот, кто вытащил тебя, был не из числа пассажиров, — предположил Конклин.
— А кто же он? Санитар? Пожарник? На нем не было никакой формы...
Гейл была очень возбуждена.
Конклин неловко пожал плечами.
— Из того, что нам известно, речь идет о каком-то «таинственном незнакомце», — предположил он.
— Мы сейчас все проверяем... — вставил Дикинс, — и...
Гейл сидела на постели, забыв о переломе и ранениях.
— Таинственный незнакомец! Не пассажир, — заинтересованно повторяла она. — Кто же он тогда?
— Мы пока не знаем, кто он... он... он исчез, — тихо вставил Дикинс.
Большие темные глаза Гейл стали еще больше и темнее от возбуждения.
— Не пассажир, не из бригады спасателей, вошел в горящий самолет, вытащил меня и исчез?
Вот что бывает, когда позволяют любителям вроде Эда Конклина заниматься серьезным делом, — подумала Гейл. Отшвырнув простыни и одеяла, борясь со своей забинтованной ногой, Гейл сделала попытку встать.
— Не только тебя, — предположил Конклин. — Судя по всему, именно он открыл аварийную дверь снаружи.
— Точно! — обрадовался Дикинс, теряя свою обычную сдержанность. — Он спас всех! Благодаря ему не было смертельных случаев! Я думаю, тебе не следует двигаться, Гейл. Ты должна лежать
Но теперь ничто не могло остановить Гейл Гейли. Подумать только, таинственный незнакомец, герой...
— Но кто же этот человек? Я хотела бы отблагодарить его...
Практически у нее было уже почти все необходимое, чтобы начать расследование прямо здесь, в больнице «Сент-Дивайн». Здесь находились многие пассажиры, которые спаслись из самолета, был Чаки со своей видеокамерой. Чего же она ждет? Гейл сдернула с руки бинт, нацепила французский шелковый купальный халат, скомандовала Чаки и его видеокамере, и все трое тронулись в путь.