Еще семь лет назад, когда Чарли был здесь, он слышал разговоры о начинающемся большом кризисе. Но тогда он был мальчишкой, был глуп, и это его не касалось. Позднее он узнал от тетки Нелли, что им пришлось тяжело. Он жалел их, но особенно не задумывался. Даже если бы он приехал всего неделю назад, он не переживал бы того, что переживал сейчас, пожалуй, и на заметил бы столько. Но фантастические события потрясли его, вывели из обычных для него работы и развлечений. Он приехал в Слейкби не из Бендворса или Аттертона, а из Лондона, и лондонский Вест-Энд начинал казаться ему каким-то далеким прошлым, городом из сумасшедшего кинофильма, в котором он, Чарли Хэббл, подчиняясь капризу судьбы, играл роль безумца. Сейчас он словно впервые увидел Слейкби и от этого словно сам стал другим, тем Чарли, который видит намного больше, чем тот, прежний, рабочий. И всё время, что он пробыл в Слейкби, он оставался всё тем же внимательным, растерянным молодым парнем, у которого болит сердце, кто, только что приехав из Лондона, рано утром стоит на мосту и никак не может примириться с тем, что видит, так же, как не может легко и просто, не задумываясь, принять всерьез свою жизнь в «Нью-Сесил отель».
Уйдя с моста, он бесцельно, только для того, чтобы убить время, слонялся по городу и думал о родственниках. Ему было немного стыдно, потому что все они очень хорошо относились к нему, когда он был мальчишкой, а он последнее время почти не вспоминал, а в эти дни вообще забыл о них. Тетушка Нелли, одна из тех смуглых, маленьких, но неутомимых, словно двужильных, женщин, была самой веселой и жизнерадостной из всех родственников. Большим удовольствием для нее было видеть, как развлекается молодежь. На ее вечеринках всегда было хорошо и весело. Конечно, в те дни у них водились деньги. Ему вспомнились их поездки за город, обеды, лицо тетушки. Оно было или самым грустным или самым веселым из всех. Слейкби казался тогда большим шумным городом, в котором было всё, что душе угодно. А теперь между тем и этим умершим городом трудно было найти что-нибудь общее. Чарли вспоминал Тома Аддерсона, своего дядю, и думал о нем с большой приязнью и уважением. Дядя был совершенно не похож на свою жену: был спокойный, очень уравновешенный, строгий и по-своему – Чарли даже не решался определить как именно – религиозен. Нет, он, Том Аддерсон, не посещал церковь, но в то же время чувствовалось, что он по-своему сурово религиозен. Мальчишкой Чарли побаивался и глубоко почитал этого высокого костлявого механика и даже сейчас не мог бы сказать себе, что не боится его. У них было двое детей, его двоюродные брат и сестра: Мэдж и Джонни. Джонни был моложе Чарли, сейчас ему должно быть двадцать два – двадцать три, Мэдж – около двадцати. Он хорошо помнил их такими, какими они были семь лет назад Джонни – смуглый, как мать, и высокий, худой, как отец, Мэдж – с каштановыми кудряшками и голубыми глазами – настоящая маленькая женщина. Он как-то провел здесь с ними рождество…
Сейчас они жили на Фишнет-стрит, дом восемнадцать. Он не бывал еще в этом доме, но, спросив у прохожих, вспомнил, что та часть города у реки ему знакома. Смотреть на дома в этом районе было тягостно – сразу можно было догадаться, что денег у людей, живущих в них, почти нет. Но вот уже без нескольких минут девять. Наверное, все уже встали. Пора идти.
На его стук из дома восемнадцать вышел очень плохо одетый, сгорбленный человек в очках со стальной оправой. Весь он был каким-то серым: серые волосы, такая же щетина на подбородке, серые впалые щеки.
– Вам кого?
– Это я, дядя, Чарли. Чарли Хэббл…
– А… Я, паренек, тебя не узнал. Заходи.
Это было похуже, чем стоять на мосту. Что надо было сделать с Томом Аддерсоном, чтобы довести его до такого! Но если это – дядя, то что же тогда с теткой!
Джонни – совсем не тот подросток, которого он видел семь лет назад, – был дома. Это был рослый парень, но что-то в нем было неладно. Он был слишком худ, неуклюж, очень плохо одет, а в его глазах и линии рта сквозила горечь. Приезд Чарли для него оказался неожиданностью.
– Ты же лондонская знаменитость, – сказал он. – Герой и так далее. Что тебя заставило приехать?
– Я просил его, – сказал отец. – Мать будет рада.
– Что ж, я не виню ее. – Джонни быстро оглядел Чарли с ног до головы. – Он будет приятным разнообразием. Ладно, Чарли, брось обижаться! Мы тут, знаешь, не очень привыкли видеть одетых, как на картинке, – как ты вот.
– А где тетушка? – спросил Чарли, благоразумно пропуская мимо ушей последнее замечание Джонни.
– В верхней комнате, лежит, – ответил дядя, понижая голос. – Ничего, ей не хуже. Нам приходится воевать с ней, чтобы она не вставала. Доктор приказал ей лежать, и мы первый раз заставили ее делать то, что ей велят. Вот что, паренек, давай сначала договоримся. Она много слышала о тебе, очень хотела видеть тебя, но не знает, что я тебе писал. Смотри, не говори ей об этом, иначе она меня заест. Скажи, что сам приехал. Ей будет приятно, и мне не попадет.
– Хорошо, дядя. Как она сейчас?
– Плохо, чего уж там говорить.
– А чем она болеет?
– Да так… – колебался дядя. – Доктор говорит…
– Я тебе скажу прямо, – грубо перебил Джонни. Всё это проклятая голодовка, домашняя работа с утра и до ночи – нам она ничего не разрешает делать – и заботы.
– Ладно, ладно, парень. Не горячись. Ты не у себя в клубе. Есть люди, которым приходится хуже, чем нам.
– Ну и что из этого? – ответил Джонни. – Нам от этого не легче.
– Где Мэдж? – спросил Чарли.
– На работе.
– Только она одна и работает, – сказал Джонни, – в кондитерской. Восемнадцать шиллингов в неделю. Немного, но чертовски больше, чем могу заработать я. Но всё равно мы их не получаем.
– Почему?
– Да потому, что одиннадцать шиллингов шесть пенсов вычитают из пособия, раз она получает восемнадцать. Получается одно и то же.
– Нет, не одно и то же, – дядя встал. – У нас в семье один человек работает, а это что-то да значит. Пойду, Чарли, посмотрю, может, тетка проснулась.
С минуту Джонни молчал. Потом, глядя уже без злобы, сказал:
– Я рад, Чарли, что ты приехал. Матери будет хоть немного легче на душе. Она читала про тебя и хочет узнать, что значит быть героем в Лондоне. Поживешь немного?
Чарли ответил, что поживет, и объяснил, что его багаж остался на вокзале. Он вскользь заметил, что хотел бы снять комнату поблизости.
– Это просто, – сказал Джонни. – Я сам знаю несколько домов, а мать, наверное, куда больше. Что ж, съезжу за твоим багажом. Ничего, ничего, всё-таки хоть чем-нибудь займусь.
– Монета есть, Джонни?
Джонни мрачно усмехнулся.
– Туда и обратно заплатить хватит.
– Возьми у меня, – предложил Чарли голосом, которым просят об одолжении, и дал ему шиллинг.
Джонни просто кивнул, надел пальто и шарф, нашел кепку и ушел.
Чарли оглядел комнату, вещи, большинство из которых он помнил. Ему было приятно увидеть, что в доме есть мебель, хотя вся она была старая, ветхая. Конечно, за эти годы нового ничего не покупалось, но они пока не дошли до того, чтобы снести всё в ломбард. А это что-то значит.
– Я как раз думал, дядя, – говорил он через минуту, – что помню почти все эти вещи. Всё идет как будто ничего, а? – Голос его звучал бодро и оживленно.
Дядя покачал головой.
– Нет, паренек, не так. Многих этих вещей давно бы не было, если бы нашелся покупатель. В ломбард сейчас ничего, кроме постели, не берут. Все ломбарды давно переполнены. Здесь каждый готов что-нибудь продать, да покупать некому.
Лицо Чарли потемнело.
– Я не подумал об этом.
– О многом не думаешь, паренек, пока не придет время. Живешь и учишься понимать. А потом видишь, что не очень понимаешь жизнь. Иди, поговори с теткой. И не забудь нашего уговора.
Поднимаясь по узкой и темной лестнице, Чарли сначала услышал голос тетки, а потом ее встревоженный крик, зовущий его. Он почувствовал, что странно слабеет, как будто сердце у него в груди таяло. Первое, что он увидел в комнате, были ее глаза, те же самые живые черные глаза, только сейчас они были больше, чем когда-либо.