Вилле подтянул свои пехотные взводы и приказал двигаться быстрее - хотя к Требловке лесистая местность заметно повышалась, обзор из-за густого кустарника и высокой, похожей на тростник травы становился все хуже. Вилле ездил на самоходке по взводам и, горя желанием загладить хабровский позор, подгонял унтер-офицеров.
Солдаты последними словами кляли обер-лейтенанта, так как он не потрудился даже организовать транспорт для перевозки их имущества. Каждый тащил свои манатки на собственном горбу. Солнце, белое и жгучее, поднималось все выше, лес превратился в душную теплицу, полную влажных испарений. Люди взмокли от пота. Из низкого кустарника на них кидались полчища комаров.
Вилле разносил солдат, у которых не было москитных сеток. Орал что-то насчет малярийной опасности и пассивных увечий и в наказание велел назначить их связными.
– Бочонок холодненького пивка за тропическую малярию, - сказал сапер рядом с Рудатом. Рудат бросил и вещмешок и противогаз. Но Цимер снова притащил ему противогаз, а вдобавок еще чей-то пулемет: ведь Рудат же без вещей. Цимер понемногу опять распетушился и приказал пухлому штудиенратовскому отпрыску - тому самому, с фотоаппаратом - шпионить за Рудатом и Пёттером. Малый оказался смышленым, по совету Цимера, он рассказал шефу гестапо Хазе о девках из Рыльска, а также о своей стычке с Рудатом и Пёттером.
– Странно. Когда эти мерзавцы провернули номер с Вилле, Рудат опять-таки был рядышком. Весьма странно, - заметил он.
Хазе заинтересовался. И человеческими симпатиями Вилле к Рудату, и историей Рудатовой семьи. А потом в свою очередь подзавел Умфингера, чьи здоровые национальные чувства были на редкость легко возбудимы.
Из своей самоходки Вилле держал радиосвязь с Фюльманшем и сигнализировал разноцветными ракетами о выходе на тот или иной рубеж. Наблюдение и руководство операцией по затягиванию петли вокруг Требловки велось с борта двух самолетов ближней разведки типа «физелер шторх». Вилле был заворожен тем, что все идет как по маслу. Это отвечало его представлениям о войне в нынешнюю техническую эпоху. Он лишь недоумевал, почему партиэаны не делают попыток вырваться из котла. Наверняка ведь не все ушли. Только численность подразделений, инсценировавших ночью псевдоатаку на севере, оценивалась в четыреста - пятьсот человек. Вряд ли они позволят согнать себя, как овец, в Требловку и перестрелять. Или все-таки надеются ускользнуть оттуда под видом гражданских лиц? Едва ли они настолько наивны. Но кругом тишина - людей нет, никто не стреляет, никто не сопротивляется.
Даже оборудованные полевые позиции, заложенные в нескольких километрах от Требловки, судя по всему в оборонительных целях, были покинуты, и притом не заминированы. Странно. Вилле еще не забыл беспрепятственный марш на Хабровку.
Получив донесение, что власовцы спугнули притаившихся в густо заросшей ложбине полдюжины баб, обер-лейтенант прямо с облегчением вздохнул. И немедленно выехал на самоходке, чтобы допросить их. Когда он прибыл на место, пять раздетых обезображенных трупов уже качались на суку. Допрашивали мальчишку лет пятнадцати, переодетого девушкой. С него сорвали одежду, подвесили за ноги [80] над костром, и атаман задавал вопросы. Мальчишка невразумительно мычал, если его подтягивали вверх, и дико вопил, едва лицо оказывалось вблизи огня.
Вилле приказал немедленно отвязать пленного. Мальчишка упал в горячую золу и стоял теперь перед Вилле - голый, лицо и шея в ожогах. Светлые волосы обгорели, изо рта течет кровь. Круглое заплаканное лицо распухло, тело судорожно вздрагивало. Мальчишка отчаянно старался унять дрожь, но не мог.
Пытаясь успокоить его. Вилле положил ему на плечо руку и дал плиточку шоколада. Затем через переводчика задал несколько деловых вопросов относительно численности партизан и их местопребывания и пообещал отпустить мальчишку, если тот ответит. Пленный смотрел на обер-лейтенанта точно на диковинного страшного зверя. Глаза у него были большие, светлые и - спокойные. Лицо беспрестанно дергалось, видимо непроизвольно, а глаза оставались спокойными. Взгляд их пронизывал Вилле насквозь. Он приказал повторить вопросы еще раз, и мальчишка ответил, что вчера партизаны прошли через Требловку, а больше он ничего не знает, ведь он нездешний, из Рыльска, приехал в Требловку к тетке, он согласен работать в Германии, он хороший работник. Говорил он захлебываясь, с какой-то поющей интонацией, неотрывно глядя на Вилле и гримасничая, а когда упомянул про работу, даже бицепсы напряг. Вилле кивнул и велел перевести, что в Германии ему будет неплохо и что сейчас ему дадут банку тушенки и перевяжут раны, пусть только он перестанет врать и тем самым докажет, что действительно заслуживает спасения. Пока переводчик говорил, Вилле, наблюдая за мальчиком, многозначительно потрогал кобуру пистолета. Мальчик покосился сперва на власовцев, потом на дерево с повешенными, сунул в рот кусочек шоколада и несколько раз лизнул окровавленную губу. «Словно лягушка или ящерица», - подумал Вилле. Ему показалось, что мальчик принял решение. Да, принял, но какое! Он неожиданно бросился на обер-лейтенанта, едва не сбив его с ног, так что Вилле не оставалось ничего другого, как выхватить пистолет и выстрелить. Прямо в тощий живот. Дважды. Скорченный труп сжимал в кулаке половину шоколадки.