- Все, кто мог его взять, уже улетели. Извини, Хью.
- Значит, посадишь его себе на колени.
- Чего? Постой! - он протестующее замахал руками. - ОН-23 рассчитан только на троих.
- В мальчике от силы будет сорок фунтов. Я подниму машину.
Мы загрузились и полетели. В кабине стояла страшная духота, пот заливал лицо. Мальчишка вертелся у Гленна на коленях, всё смотрел на деревню, а потом странно притих и вдруг как заревёт. У меня аж руки дрогнули. Я отвлёкся от управления, посмотрел на него, затем вниз.
Наши подожгли напалм, и деревня заполыхала огнём. Столбы пламени поднимались до самого неба. Вылитое адское пекло.
Лоуренс выдал длинную тираду на вьетнамском, а следом перевёл для нас:
- Сказал ему, чтобы не плакал. Главное, он жив. Вернётся и отстроит дома заново.
- Там не только дома сгорели, - брякнул некстати Гленн, и мы трое тягостно примолкли.
Что было говорить? Всё и так казалось паршивей некуда.
Вечером, после всего, мы втроём как следует надрались в баре. Открыли по такому делу припасённую из дома бутылку виски. Новость о происшествии в Сонгми разлетелась по армии быстрее лесного пожара. В зале вокруг нашего столика было пусто. Никто не хотел сидеть рядом со спасителями узкоглазых.
- Я говорил с Рональдом, репортёром. Он обещал дать мне снимки, - сказал Лоуренс и опрокинул в себя стакан виски. - Отправлю письма президенту Никсону, в Пентагон, в Госдепортамент и всем конгрессменам, чьи имена знаю. Кто-нибудь должен остаться неравнодушным.
- Брось! Дело - дрянь! Лучше помолись, чтобы нас свои же не пристрелили. Чёрт! - Гленн ударил кулаком по столу. - Когда мы успели стать палачами, Хью? Почему позволили этому случиться?
- Не знаю, Гленн. Отвяжись! - я закрыл лицо руками. - Если дело дойдёт до суда, я всю ответственность возьму на себя. Это ясно? Вы выполняли приказы старшего по званию - и только!
- Нет, Хью, дружище. Так не пойдёт! - Гленн обхватил меня за плечи. - Мы - одна команда. Если тонуть, так всем вместе.
- Эй, парни! - окликнул нас Лоуренс. - К кому-то из вас пришли.
Мы с Гленном синхронно обернулись. Узкоглазые были для меня на одно лицо, но дурацкий платок, красный в белый горошек, я узнал.
Она, жутко коверкая слова, прочитала с бумажки:
- Идти со мной. Благодарить за помощь.
- Парни, это ко мне, - я с трудом встал из-за стола, оперевшись на плечо Гленна.
- Когда ты успел закадрить узкоглазую цыпочку, а, Хью? - тот гнусно захихикал. - У нас тут, понимаешь, беда. Головы на плаху сложить готовимся. А ты решил проветрить своего дружка?
- Не мешай ему, - одёрнул его Лоуренс. - Пусть идёт.
Пока сидел, казался себе почти трезвым, а как встал - голова вроде соображает, а тело не моё. Еле до выхода из бара добрёл, за красным платком шёл, как Алиса - за Белым Кроликом.
На улице мне немного полегчало. Ветер с моря обдул лицо, окутала ночная прохлада. Я даже голову задрал, чтобы окунуться взглядом в звёздное марево. Такое небо в Атланте редко увидишь, разве что на ранчо дядюшки Сэма. Не чёрное, не синее, а всё в мелкую белую крапинку.
Вскоре мы подошли к причалу, к одиноко привязанной лодке с зажженным на носу фонарём. Женщина осторожно спустилась и села на корму, я следом за ней - на вёсла. Она отвязала верёвку от столба, и мы поплыли.
Пришлось выгребать против прибрежного течения, рубашка на мне мгновенно взмокла и прилипла, глаза защипало от пота. Где-то после мили я практически протрезвел, по крайней мере, в голове появилась первая здравая мысль: «Какого чёрта я здесь делаю?»
Я сложил вёсла в лодку и посмотрел на спутницу. Она сидела и нервно трепала в руках соломенную куклу. Страшную такую. С толстой гайкой на шее вместо ожерелья.
- Это? - я ткнул пальцем в куклу. - Это?
Признаюсь, вьетнамский никогда мне не давался.
- Уходи, война! - выкрикнула она по-американски и бросила куклу в море.
Я вытаращился на неё, как на привидение: столько чувств было в этом порыве, столько невысказанных эмоций. А потом она запела...
Я разобрал лишь несколько слов: «война», «пожар», «чужаки», «убивать», - всё остальное подсказало мне сердце. Она оплакивала погибших сегодня. Голос дрожал над водой, тревожа лунные блики. Я же виновато рассматривал свои ладони. На сердце сразу тяжело стало. Грустно так. Тоскливо.
- Май Ю, - сказала она, закончив петь. - Май Ю любить тебя.
- Что? - я нервно рассмеялся от неожиданного признания.
- Война не быть. Война конец. Время любить. Жизнь победить война, - выпалив такую длинную тираду, Май Ю замолкла и испытующе посмотрела мне в глаза. Понял ли?
- Война - плохо, жизнь - хорошо, - ответил я. - Хью любит тебя.
И тут я в первый раз увидел, как Май Ю улыбнулась. Её пальцы робко коснулись моей ладони и вздрогнули, словно обожглись. Признаться, только тогда до меня дошло, что я имею дело не со шлюхой. Не стала бы та так стесняться. Не дрогнуло бы моё сердце, глядя на шлюху.