И вскоре из-за очередного поворота до него донесся грубый смех, мужские голоса — и почти сразу же гневно-испуганный голос Алкмены:
— Что вы делаете?! Вы что, не понимаете, кто я?!
Амфитрион ускорил шаг и пожалел, что не взял с собой оружия.
Их было шестеро. И назвать их можно было кем угодно, но только не почтенными гражданами. «А хоть бы и почтенные…» — зло подумал Амфитрион, чуть не споткнувшись о труп раба-эфиопа с раскроенным черепом. Шагах в двадцати от него прижалась к забору Алкмена, а мужчины окружали ее, подбадривая друг друга скабрезными шуточками. Спешить им явно было некуда.
Немного поодаль стоял еще один — не столько высокий, сколько невероятно широкоплечий, уже немолодой, с курчавой седеющей бородой. Этот кутался в длинный плащ цвета морской волны и как бы был вообще непричастен к происходящему.
Просто стоял, смотрел…
И негромко свистнул при появлении Амфитриона.
Мужчины обернулись и уставились на новоприбывшего.
— Эт-то еще кто? — пробормотал один из них.
— Я Амфитрион-Изгнанник, — Амфитрион специально назвался старым прозвищем, под которым его знали в Фивах, когда он пришел звать басилея Креонта против телебоев, не имея за плечами ничего, кроме молодой жены, тяжелого копья и страшной славы. — А это моя жена…
И во весь голос, во все его медное звучание, не раз перекрывавшее шум битвы:
— Прочь с дороги, ублюдки!
Насильники сперва шарахнулись, но после остановились, переглядываясь, и вперед вышел один — толстошеий детина с крючковатым носом и маленькими сонными близко посаженными глазками. От левого глаза вниз, теряясь в щетине, тянулся похожий на дождевого червя шрам.
Покачиваясь, вожак двинулся к Амфитриону.
За поясом детины торчал кривой фракийский нож, но он не стал его доставать, а попросту протянул вперед свою узловатую, похожую на древесный корень руку и ухватил Амфитриона за хитон на груди.
— Герой, — уныло буркнул толстошеий, и червь на его скуле лениво заизвивался. — Гля, братья, это вот герой… голова горой…
И истошно взвыл, когда жесткие, как дерево, пальцы Амфитриона ударили его по глазам: взвыл и вскинул руки к лицу, и захрипел, забулькал, оседая наземь, страшно скалясь новым ртом, прорезанным под подбородком.
Никто и не заметил, как кривой нож из-за пояса детины перекочевал в руку Амфитриона, бронзовым всплеском омыв горло прежнего хозяина и тут же метнувшись в сторону, с хрустом входя под ключицу самому расторопному, замахнувшемуся короткой дубинкой.
Остальные дрогнули, засуетились, попятились за спину широкоплечему владельцу сине-зеленого плаща — но попятились как-то странно, будто бы и не замечая его, — и быстро растворились в вечерней мгле.
Широкоплечий шагнул к Амфитриону, глядя на него с брезгливым интересом, — и Амфитрион ударил, коротко, умело, вложив в удар опыт и злую боль, заставлявшую сердце стучать сухо и неумолимо.
Земля оказалась на удивление твердой.
Вскочив на ноги, Амфитрион ударил снова, чувствуя, что ноги отказываются служить ему, что ребра кричат о пощаде и голова наполняется мутными сумерками без надежды на будущий восход.
Ударил, не понимая, что делает.
И попал, в кровь разбив кулак, как если бы бил скалу.
После чего земля снова толкнула Амфитриона в затылок.
…Широкоплечий стоял над ним, задумчиво держась за щеку, и в пронзительных глазах его презрение непонятным образом смешивалось с удивлением. Так, должно быть, смотрит волк на сумасшедшего козленка, цапнувшего своими тупыми зубами свирепого зверя за бок.
— А у твоей жены ляжки волосатые, — равнодушно сказал широкоплечий, так равнодушно, что это поначалу даже трудно было принять за оскорбление. — Как у сатира. Мокрица ты, герой… Слизь.
И тогда Амфитрион понял — все. Пришла пора умирать. Только умирать было нельзя, потому что Алкмена все еще прижималась к забору; умирать было нельзя, и он заставил себя встать на колени — стоять на коленях перед широкоплечим было унизительно, но почему-то не очень, — потом на одно колено, потом…
Потом откуда-то из темноты, из-за спины широкоплечего раздался голос. Ехидный, почти мальчишеский и очень знакомый голос — только муть в голове не давала Амфитриону понять, где же он слышал его раньше.
— Что, дядя, тоже героем решил стать? — спросил этот голос. — Так тебе вроде бы не к лицу…
— Шел бы ты отсюда, Пустышка! — пророкотал широкоплечий. — Не лезь не в свои дела, племянничек!