— Алкид? — сказал Амфитрион, глядя в упор на того сына, чья шея и плечи были исцарапаны так, будто он продирался сквозь дикий шиповник.
— Да, папа, — покорно отозвался тот.
— Ификл? — это относилось ко второму, с кровоточащими ссадинами на обеих ногах.
— Да, папа…
— Десять кругов в темпе погони! И еще пять в походном темпе… Живо!
Когда близнецы умчались прочь к беговым дорожкам, а возмущенные подростки попытались было жаловаться, но были отправлены на площадку для метания диска; когда осела пыль, отсмеялся Автолик, унес копье Кастор, а Амфитрион и вовсе покинул палестру, отправившись домой, — к палестре подъехала богато украшенная колесница, запряженная вороной парой.
Автолик, даже и не подумав накинуть на себя хоть что-нибудь из одежды, угрюмо наблюдал, как колесница останавливается в двадцати шагах от него и, набросив поводья на столб, с нее спрыгивает очень высокий юноша лет семнадцати-восемнадцати; спрыгивает и танцующей походкой направляется к Автолику.
— Радуйтесь! — еще издалека начал гость. — Так это и есть знаменитая палестра Амфитриона Персеида?
— Это и есть, — без особого радушия отозвался Автолик, ставя ногу на край бордюра и сцепляя пальцы обеих рук на выпуклом колене.
Мощные плечи борца слегка подались вперед, и мирная поза Автолика стала чем-то напоминать позу атлета перед началом схватки. Ну, не любил Автолик незнакомых людей и сходился с ними плохо, тяжело — но зато уж если кого любил хитрец и клятвопреступник Автолик, сын Гермеса-Психопомпа…
Видимо, юноша что-то почувствовал, потому что остановился, существенно не дойдя до Автолика. Постороннему наблюдателю эта пара показалась бы презабавной — голый, коренастый, могучий, словно вросший в землю мужчина в самом расцвете зрелости, и длинноногий, длиннорукий юнец в ярко-голубой хламиде поверх белоснежного хитона, застенчиво моргающий и переминающийся с ноги на ногу.
Однако, не будучи посторонним наблюдателем, Автолик мигом сумел оценить скрытую силу, таившуюся в юноше, — и плечи учителя Автолика расслабились, а на бородатом лице доброжелательно блеснули черные глаза.
— Меня зовут Ифит, — торопливо представился юноша. — Ифит из Ойхаллии. Да вы знаете небось — это на острове Эвбее…
— Неблизкий путь, — кивнул Автолик. — Учиться приехал, что ли, Ифит Ойхаллийский?
— Вряд ли, — равнодушно ответил юноша. — Скорее уж учить. А откуда вы знаете, что я Ифит Ойхаллийский? Вы что, с моим отцом знакомы?
Автолик почувствовал себя неловко — а это с ним случалось крайне редко. Ифит Ойхаллийский? С отцом знаком? Учить приехал?! Ведь сам же только что заявил: я, мол, Ифит из Ойхаллии… это что, не то же самое, что Ифит Ойхаллийский?
— С каким отцом? — вырвалось у борца.
— С моим, — повторил Ифит. — С Эвритом, басилеем Ойхаллии. Знакомы, да?
— Нет уж, не сподобился, — Автолик мало-помалу приходил в себя. В конце концов, что тут особенного — закончив занятия в фиванской палестре, лицом к лицу встретиться со старшим сыном басилея Ойхаллии (кто, кроме наследника, так спокойно назовет себя Ойхаллийским?), специально приехавшим сюда с Эвбеи и собиравшимся не учиться, а учить…
Кого?
Его, что ли, Автолика?!
Тогда — чему?!
Борьбе? Нет, только не борьбе — стоит далеко… Автолик по себе знал, что опытные борцы даже при дружеском разговоре стараются держаться поближе к собеседнику, на расстоянии вытянутой руки; это въедается в плоть и кровь, становится второй натурой, привычкой, потому что дальше — неуютно, ближе — опасно, а вот так, полшага до захвата — в самый раз.
Нет, Ифит — не борец.
И не воин-щитоносец — потому что тот же Кастор всегда держится на расстоянии копейного удара, четырех-пяти локтей от собеседника, стараясь иметь запас пустого пространства (не такого, как любит его брат Полидевк, кулачный боец, а раза в полтора больше), и Автолик не раз замечал, что при разговоре с Кастором теснит последнего к ближайшей стене, машинально стараясь подойти поближе, что, в свою очередь, заставляло Кастора делать шаг назад.
А этот гость еще дальше стоит, чем Кастор, и чувствуется, что ему так удобно беседовать…
Кифаред? Так лучше Лина юнцу не бывать!
Колесничий? Повадка не та.
Просто юный нахал? Непохоже…
Раздумывая, Автолик нечаянно посмотрел переставшему моргать Ифиту прямо в глаза — и вдруг все понял, понял еще до того, как увидел, что за предмет приторочен к ограждению Ифитовой колесницы. Уж больно пронзительный прищур оказался у юноши, и морщинки не по возрасту лихо разбегались от уголков глаз; не взгляд — стрела, та стрела, которую видишь уже в себе, в первый и последний раз видишь…
Лучник.
И лук на колеснице — тяжелый, тугой, значительно больше обычного, такого, каких много перевидел Автолик за свою жизнь.
— Так ты сын Эврита-лучника… — пробормотал Автолик, задумчиво качая головой. — Нет, юноша, твоего отца я не видел, но слышал о нем не раз — правда, тогда он еще не был басилеем, когда мне о нем слышать доводилось. Что ж тебя отец одного отпустил-то, в Фивы?
— Почему одного? — искренне удивился Ифит, смешно морща по-юношески чистый лоб. — И вовсе не одного… просто отец со свитой поехал сразу в дом Амфитриона, а я сюда — учителей здешних повидать. Вы понимаете, здесь же в учителях и Кастор Диоскур, и Автолик Гермесид, и…
Ифит осекся, видимо, сообразив, кем может оказаться его собеседник.
— А вы… вы — Кастор? Или сам Амфитрион?
— Тогда почему не Автолик? — иронически поинтересовался Автолик.
— Ну да! — Ифит Ойхаллийский подмигнул борцу — мол, наших не проведешь!
— Еще чего! Автолик — он хитрец известный, ему пальца в рот не клади, а у вас… у вас лицо вон какое честное!
Так Автолик не смеялся даже тогда, когда братья Алкид и Ификл топтались по несчастному Поликтору и его дружкам.
3
…Нет, гости были сегодня Алкмене совершенно ни к чему.
С ночи у нее начались обычные женские очищения, но в последние годы (о ревнивая Гера!) они проходили настолько болезненно, что Алкмена старалась забиваться в отдаленнейший угол гинекея и хотя бы первые два дня, как зверь в берлоге, не попадаться никому на глаза, кроме двух доверенных рабынь-финикиянок, никогда не обижавшихся на раздражительную хозяйку.
Вот и сегодня Алкмена заснула только на рассвете, поднялась около полудня совершенно разбитая, обругала Тефию (сильно располневшую и ставшую от этого медлительной и добродушной) за какую-то пустячную провинность, через час подарила ей серебряную фибулу в виде листа орешника — дети были в палестре, муж находился там же, и жизнь шла своим чередом, то есть была отвратительной.
Алкмена знала, что скоро это пройдет, но легче от этого не становилось.
Ближе к вечеру вернулись дети — взмыленные, растрепанные, исцарапанные, — и Алкмене очень захотелось обнять их, пожалеть, хоть на миг спрятать от сурового мужского мира, где дерутся и наказывают, но Амфитрион строго-настрого запретил ей так поступать; и еще около часа Алкмена жалела саму себя за то, что так и не смогла родить себе девочку (о мелочная Гера!..), а потом Алкид и Ификл куда-то умчались, пришедший незадолго до сыновей Амфитрион сидел в мегароне и был занят или притворялся, что занят…
Вот тогда и объявились нежданные гости.
Чуть было не приказав челяди выгнать чрезмерно шумную ватагу, заполонившую все подворье, Алкмена в последний момент пристально оглядела гостей и поняла — это кто угодно, только не бродяги. Две дюжины вооруженных людей с хриплыми голосами солдат, десяток женщин в запыленных одеждах, одна девочка примерно девяти лет, очень высокий мужчина чуть старше Амфитриона…