— Правда?
«Нет», — явно ответил его угрожающий взгляд. Я почувствовал себя маленьким и жалким. Вздохнул. Утро представлялось мне в совершенно иных красках. Я посмотрел по сторонам, ища ближайший выход, куда бы мог удрать. Помещение за сценой представляло собой лес осыпающихся раскрашенных кулис и сваленных в кучу кусков декораций.
— Погодите, — неожиданно смягчился француз. — Откуда мне знать? Я же не видел вашего номера.
— А не хотите посмотреть? — спросил ваш покорный слуга, я, Уилм Бивер, снова нацепив на лицо улыбку.
— Не на голодный желудок. Ну и какие у вас дела в театре?
Я подошел ближе к лютнисту и сказал:
— На прошлой неделе я беседовал с мистером Гомоном в «Медвежьей голове». Похоже, ему понравились мои афоризмы и остроты.
— А он пил?
— Как рыба. Но я смотрю на это с другой стороны… Разве моя будущая аудитория будет трезвой?
Седарн захихикал:
— Нет. Никогда. Это ободряет. Так что вам сказал Гомон?
— Что он даст мне время в антракте для разогрева публики перед третьим актом. Десять минут. Политика, колкости на социальные темы, шутки ниже пояса. Если я не буду осмеивать королеву или упоминать скандал с Триумфом, все будет в порядке.
— Будет. Я сейчас его найду, — сказал Седарн, вставая и передавая мне лютню с номером Секретной Службы. — Присмотрите за ней?
Я взял инструмент, словно стажер в компании по погрузке животных, страдающий врожденной черепахофобией.
— Спасибо, — поблагодарил француз.
— Я так понимаю, скоро приедет гостевая труппа, — заметил я. — «Деревянный Ох» затопило, и…
— Именно. Они прибудут еще до полудня. И вот тогда сцена превратится в эшафот для актеров «Лебедя». По-моему, они даже свой текст еще не выучили, — сказал Седарн, остановившись на пути в гримерку и оценивая меня и мои способности по ухаживанию за лютней. — Послушайте, не окажете мне одну услугу?
Рев грима и запах толпы,[36] можно сказать «эльдорадо» всей моей жизни, были так близки, что я их почти чувствовал. По правде говоря, ощущения оказались не самыми приятными, но я был уверен, что привыкну к ним. Как к скотчу. Если бы тогда я поставил крест на собственной заветной мечте, причем в нескольких шагах от ее свершения, то проклял бы себя на всю оставшуюся жизнь. А потому я был решительно настроен познакомиться с правильными людьми, совершить правильные действия, дать на правильные лапы и вообще сделать все возможное, дабы расположить к себе любого, кто смог бы подтолкнуть меня по лестнице к славе со скоростью в один пролет зараз (впрочем, существовали пределы, которыми поступиться я не мог, — никаких проколов любых частей тела, а чужие бороды вызывали у меня сыпь).
Я улыбнулся Седарну так широко, что уголки губ ткнулись в мочки ушей, и совершенно бескорыстно ответил:
— Да, любую.
В неприметном портшезе, ненавязчиво припаркованном на платной стоянке позади «Лебедя», сержант Клинтон Иствудхо опустил подзорную трубу и голубым карандашом пометил время в отчете голубо-карандашного цвета.
«Одиннадцать сорок шесть, — записал он. — Неизвестный субъект зашел в „Лебедь“ семнадцать минут назад. Похоже, говорил с агентом Бордом».
Иствудхо подчеркнул слово «говорил». Он откинулся на сиденье видавшего виды паланкина и через соломинку всосал виноградный сок из фляжки с инвентарным номером ЦРУ. В полшестого утра стоял жуткий холод, поэтому пришлось сдобрить напиток бурбоном, и теперь тот лениво ползал по венам теплой ртутью.
Сержант потянулся, насколько позволял экипаж, и снова взял трубу. Потом молниеносным движением выхватил оружие из кобуры, прибитой к спинке сиденья, и только этот устрашающе краткий, почти незаметный миг соединял ее с рукой, в которую приятно легла цельнометаллическая тяжесть десятизарядного пистолета с горизонтальным магазином и шпилечными патронами.
Запах ружейного масла взвился в спертом воздухе.
— Бум, бум, бум, бум, — выдохнул сквозь зубы Иствудхо, наставив свою огромную пушку в наблюдательное отверстие. — Ты попался, — пробормотал он. — Ну так как, повезет тебе сегодня, мразь?
Иствудхо опустил оружие. Вид на театр неожиданно стал интересным. Светловолосый джентльмен, в одежде французского кроя, с лютней в руках, вышел из «Лебедя», поймал паланкин и уже ехал вниз по Поукет-стрит в сторону Колчестер-роуд.
— Эй! — заорал сержант, не вылезая из повозки.
Двое армейских громил, которые стояли неподалеку, прислонившись к стене и куря самокрутки, вскочили и резко кинулись к носилкам.
— За тем паланкином! Быстро! — закричал Иствудхо через откидной борт.
36
«The roar of the greasepaint — the smell of the crowd» — Бродвейский мюзикл 1960-х годов.