— Самое плохое в том, что у меня до сих пор нет никакой информации. Ни единой зацепки. Вулли заслал меня сюда, так как считает, что театры каким-то образом вовлечены в заговор. Возможно, это просто уловка и цель — убрать меня с картины. Возможно, он хочет меня использовать и я всего лишь пешка в его игре. — Он подбросил палку в плюющийся огонь. — Я и раньше бывал в опасных переделках. Но всегда у меня был очевидный план контратаки, разумный образ действий. Всегда существовали факты, которые я мог выстроить в схему, и детали, которые мог оценить… скорость ветра, направление течения, количество оружия, сила врага. Я брал разрозненные сведения и принимал решение. Сейчас все совсем по-другому. Я не знаю, кто мой враг, чего он хочет, как мне его победить. Более того, я даже не знаю, как мне понять, что я нашел способ одержать победу. Понятно, кто жаждет меня убить, но враги ли они мне? Ясно, кто хочет сохранить мне жизнь, но друзья ли они? Я влип.
— И глупо выглядишь, — сказала Долл.
Триумф посмотрел на нее явно уязвленный, но увидел, что она улыбается, причем так, что этой храброй улыбкой, с боем пробившейся сквозь усталость, можно было только восхищаться.
— Я надеюсь, что Дрю раздобудет хоть какую-нибудь информацию. — Руперт порылся в утомленном мозгу, желая себя хоть немного подбодрить. — Проблема в том, что хотя ему я доверяю, но понятия не имею, насколько могу полагаться на службу разведки как таковую.
— Кардинал, ЦРУ…
— Если бы я действительно представлял для них ценность, то меня не запихали бы в эту пантомиму. Было бы гораздо безопаснее отправить меня под домашний арест куда-нибудь в тихую сельскую местность. Нет, вот это… — (под «этим» он явно имел в виду обесцвеченную стрижку), — вот это сразу говорит о том, что я всего лишь козел отпущения. Прямо скажем, не самая надежная маскировка. Держа меня в центре событий, Вулли хочет выманить заговорщиков. И коли в процессе всего мне под ребра засадят нож, то это будет большое несчастье, если перед смертью я не успею указать на изменника или хотя бы написать его имя кровью на мостовой какой-нибудь улицы, где помру.
— А пессимизм тоже часть твоего прикрытия? — спросила Долл.
— Нет, — буркнул Триумф.
— Тогда что произошло с отважным покорителем морей, храбрым морским волком, о котором говорил весь Лондон, с фаворитом королевы, который посмеялся бы в лицо самому дьяволу, залепил ему пощечину и оставил платить по счетам?
— Он ушел на покой с серьезными травмами, — кисло ответил Руперт.
— А что случилось с мужчиной, который любил напевать во тьме эту дурацкую песенку о Гвинейском береге? — спросила Долл более спокойно.
Несмотря на все обстоятельства, Триумф улыбнулся и медленно склонился к ней.
— О, ты знаешь… Он не так далеко, — хрипло прошептал он.
Их губы замерли в дюйме друг от друга. Абордажные партии феромонов приготовились бросать швартовочные концы.
— Ты его встретил? — раздался поблизости сонный голос.
Триумф и Долл отпрянули друг от друга и посмотрели вокруг.
Ваш покорный слуга, я, Уилм Бивер, стоял с другой стороны жаровни, зевая и пытаясь оправить брыжи. Судя по всему, выглядел я так, словно меня неделю или две использовала в качестве матраса целая цирковая труппа.
— Excusez-moi?[38] — спросил Луи Седарн.
Я попытался подавить очередной зевок.
— Мужчина. Ты его встретил? Он барабанил в дверь служебного входа. Разбудил меня, собака. Тебя искал, — сказал я.
Синяки после сна выступили еще больше, и сейчас лицом я, скорее всего, напоминал мандрила.
— Что за мужчина? — спросил Седарн, вставая на ноги.
— Мужчина. Ну, человек.
Я еще толком не проснулся, потому закашлялся и зевнул еще раз.
— Что за мужчина? — спросил лютнист более настойчиво, чем прежде.
— У двери стоял! — огрызнулся я.
Нет, честно, а что еще было объяснять? Мужчина. Дверь. Первый стучит в последнюю.
— Ты его впустил? — спросила Долл.
— Разумеется.
— И где он сейчас?
Я наконец очнулся и взглянул на француза настолько решительно, насколько позволяли мои травмированные щеки:
— Я не знаю. Предполагаю, что он тебя ищет.
Седарн быстро осмотрел пустое и безмолвное помещение театра. Двигались только голуби на стропилах и облака мчались друг за другом в сиреневом небе.
— Как он выглядел? Маленький… толстый… итальянец?
— Нет, — уверенно ответил я, глядя в жаровню и грея руки. — Большой и мощный сукин сын. Похож на кирпичный… э-э-э… сортир.
— Парень, который избил тебя вчера? — предположил Седарн.