Вот теперь наступила приятная для меня тишина. Какое же глубокое удовольствие приносить людям страх! Божественно приятно!
… Если не думать, что теперь про моё задание мало что удастся выяснить.
– Из Аналитиков, что ли?
– Да, ну. Молодой слишком. И они больше при губернаторах да королях трутся.
– Мне нужна Эветта, – пояснил я. – Слышал, здесь о ней могут рассказать, так?
Вот самому любопытно, что кроме похабщины да сальной фантазии в такой выгребной яме об Эветте услышать можно!
Перед моей памятью возникло красивое узкое девичье личико с миндалевидными глазами и белыми длинными ресницами над ними. А, затем, отчего-то вспомнилось, как я, будучи мальчишкой лет шести, сидел на нижней ступеньке на задворках Чёрной Обители, в тупике возле конюшни, где затачивал о балясину чугунных перил, словно пользовался напильником, плоский камень – оружие для защиты от неизбежного нападения. Воспитанники, кроме отъявленных задир, правда, обходили меня стороной. Пусть я был младше многих, считался угрюмым молчуном, отшельником, но всё же являлся сущим зверем. Не умел даже толком держать ложку, ел руками, но мог накинуться за насмешку в любой момент. Дрался до крови. Запросто зубами выдирал куски мяса. Даже как-то выцарапал кому-то глаз. Однако, некоторые никак не могли остановиться и оставить меня в покое. Для них я и готовил «сюрприз», как нам с Эветтой довелось познакомиться.
Она родилась неправильной. Была альбиносом. А потому, из-за своеобразной внешности, травили её прочие дети нещадно. Но чрезмерная воспитанность мешала этой белокожей и беловолосой девочке дать достойный отпор. Глупо, но она до последнего пыталась защититься вежливыми словами от нападок на себя. А их из наших сверстников здесь мало кто понимал. Мэтры же почти не следили за малолетней оравой, не признанной ещё учениками. Так что вокруг носились стаи безжалостной беспризорной ребятни, играющей в только им постижимые игры. Зачастую беспощадные игры. Довести до слёз, отнять ценное, избить слабого или даже убить – таковы были здешние детские забавы.
Эветта как раз убегала от девчонок, решивших выдать ей за инаковость тумаков. Бежала, куда глаза глядели, да куда ноги бежали. Повернула за угол и вот те на – наткнулась на меня и упала, разбивая коленки. Я и сам хорошо ушибся, от такого нежданного столкновения, вдобавок рассёк лоб о перила.
– Ха! Теперь никуда не денешься! – закричала рыжеволосая и конопатая предводительница стаи, но с писком отскочила назад, увидев мою злющую рожу, по переносице которой стекала кровь.
– Бежим отсюда! Тут этот! Бешеный!
Это они обо мне. Увидели, что я встал и поднял руку с острым длинным камнем словно замахиваюсь ножом, да испугались… И правильно сделали! Не знаю, что было со мной до Обители, но прошлое досталось мне то ещё, раз я в таком возрасте вёл себя агрессивнее орка с похмелья! Меня называли Бешеным. И я честно заработал и регулярно оправдывал свою зловещую репутацию. А это не шуточное дело! Так что, сделай одна из девчонок хоть шаг ближе, легко бы заколол даже. Во мне не было никакого уважения ни к кому. Никакой жалости. И никакого стремления их испытывать.
Девчонки убежали, мерзко хихикая. Им было смешно оставить мне на растерзание Эветту. Вот только я, при всём своём безумном облике, сумасшедшим не был. Худенькая белая девочка не могла причинить мне вреда. Она выглядела столь жалко, что не воспринималась как прочие за врага. Так. Пыль под ногами. А потому я снова сел на ступеньку, вытер тыльной стороной кисти лицо от крови и, осторожно потрогав ранку грязными, неровно обкусанными ногтями, продолжил заточку.
– Вы меня не тронете? А, Бешеный?
У всех будущих воспитанников Чёрной Обители стирали память и отбирали имена. Это делалось для того, чтобы навсегда оторвать детей от уз крови. Едва они переступали порог мрачного замка, как семья оставалась только одна. И, наверняка, кто-то из-за этого лишался многого. У меня до сих пор замирает сердце, когда глаза случайно вылавливают из толпы женщину, нежно прижимающую к себе своего ребёнка… Но сам я по-прежнему испытываю радость, что не помню настоящего прошлого.
Реакции же на слова девочки никакой не последовало. Это было ни к чему, да и я почти что не говорил. Речь давалась мне с трудом. Я большей частью мычал, если возникала нужда в общении. И моё молчание пробудило в Эветте некую смелость. Она поднялась и, с любопытством оглядывая меня глазами розового цвета (ещё одно проявление её генетической особенности), осторожно подошла чуть ближе.