На кухню я благоразумно носа не показывал. Там хранились съестные припасы, а потому повара и кладовщик бдили не хуже злющих псов, с капающей из пасти слюной. А иных мест с очагом в храме имелось не так много. Особенно безлюдных. Поэтому мне оставалось только сооружать горелку и надеяться, что к рассвету келья сможет полностью проветриться.
Стащив с места для молитв наиболее простую лампадку, я выстругал дня неё ножки и приготовил на основе растворителя для красок топливо. Оно не должно было бы так чадить как масло. А там оставалось всего лишь выровнять подачу жидкости для получения стойкого по температуре пламени. После, глубокой ночью, я проверил прибор на работоспособность – сварил в тонкостенной глиняной миске общеукрепляющий и успокоительный отвары. Причём во время варки мне всё время чудилось, что вот-вот дверь скрипнет и внутрь войдёт молящийся Рикард. Мне так и виделось, что он таится поблизости в расчёте утащить меня на костёр! Но вроде всё обошлось.
Передать отвар с едой тоже оказалось нетрудно. Достаточно было под предлогом заботы сказать, что я желаю лично протянуть через окошко тряпицу с едой.
– Да кто ж вам откажет в таком деле? – искренне удивился жрец, у которого я испросил разрешение.
Поэтому, не теряя времени, я положил на дно узелка не только горшочек с горячей похлёбкой и хлеб, но также две бутылочки и записку. Записка была необходима на случай, если при нашей «встрече» будет присутствовать кто-либо посторонний и у меня не получится дать Элдри разъяснения самому. Обычно в коридорчике, сидя на табуретке, перебирал чётки какой-нибудь послушник. И да, этот раз не стал исключением. Кто-то, кому надлежало успокаивать нервничающих детей, смиренно нёс свою вахту, а потому моя беседа с девочкой едва не завершилась на одной единственной фразе.
– Это тебе, – сказал я, когда Элдри прижала к себе узелок.
Мне показалось, что на этом моя задача завершена. Я хотел было уйти, но малышка вдруг прижалась к закрытой двери и тоненько пожаловалась.
– Морьяр, я не хочу быть здесь.
Её глазёнки уставились на окошко, через которое ей было видно кусочек моего сердитого лица.
– Знаешь? Я тоже!
Сказав так, я закрыл заслонку и резко развернулся на пятках. Ноги даже начали уверенно шагать по коридору, как вдруг послышались истеричное завывание, плач и удары кулачками о дверь. Очень сильные удары. Элдри наверняка бы вот‑вот разбила руки в кровь. Так что я застыл в попытке сообразить, как долго подобное безумие способно продолжаться и отчего оно вообще возникло.
– Милосердная Энкайма. Снова! – между тем шёпотом воскликнул послушник.
– Как снова? – удивился я.
– Если бы не подвальный этаж, то она бы весь храм ещё вчера переполошила! Но здесь толстые стены, и только я слышу, как она кричит словно безумная.
– Разве вы не пробовали помочь ей успокоиться?
– Помочь можно только тому, кто этого хочет, сударь, а она не реагирует ни на какие слова… И прошу вас, не укоряйте меня в чёрствости! Я просил своего наставника дать ключ, но он мне строго‑настрого запретил даже думать о таком.
– Мама! Мамочка! Мама! – продолжала вопить Элдри.
– Дитя моё, утешение и свет, – принялся бормотать послушник, вставая возле двери на колени. В руках его замелькали чётки.
Бусины чёток двигались невероятно быстро. А говорил послушник медленно. При этом он почти не делал паузы между словами. И в результате его старания не произвели никакого эффекта… кроме того, что из соседней камеры тоже начало доноситься жалобное хныканье. Честно, даже мне как-то особенно тоскливо стало. Про такое состояние ещё говорят «кошки на душе скребут». Так что я уверенно отпихнул послушника в сторону и снова открыл заслонку.
– Морьяр! Морьяр! Я хочу выйти! – изменилась завывающая песня. – Выпусти меня!
– Успокойся.
– Выпусти меня! Выпусти!
– Успокойся.
– Я хочу выйти! – голос достиг совсем неприятно высокой ноты.