Но основное место в ритуале занимало жертвоприношение. Для него, кстати, подстреленная Кирбом дичь за редким исключением не годилась. Как объяснил наставник, во время ритуала жертва должна быть жива, испытывать боль и страх, чтобы служители Тьмы впитали эти чувства, делаясь сильнее.
Как именно они это делали, Кирб узнал во время первого же такого действа. После того, как один из прислужников Хорвуга под ритуальные песни стоявших вокруг остальных, закалывал жертву, ее… нет, не сжигали. Но зажаривали на костре и с удовольствием поедали. Причем в роли такой поедаемой жертвы могло выступать не только животное, но и человек.
Поначалу Кирба это открытие даже шокировало. Но наставник объяснил ему, что человеческая жертва даже более предпочтительна по целым двум соображениям. Во-первых, человек, как существо разумное, боялся сильнее, чем какая-то тупая скотинка. А, во-вторых, поедая человеческую плоть, приверженец Тьмы еще больше отдалял себя от остальной людской массы, скованной бессмысленными узами, законами, ложными истинами.
Обычно будущих жертв захватывали в плен во время разбойных вылазок. Ну, или похищали из деревень — какого-нибудь гуляку припозднившегося или кого-то, кому не посчастливилось жить на отшибе.
Новые соратники Кирба не гнушались ни мужчинами, ни женщинами, ни детьми. А если в их лапы попадала симпатичная бабенка, прислужники Тьмы еще и вдоволь успевали поразвлечься с нею перед ритуалом — каждый по очереди.
Очередь Кирба, как новичка, была последней, и к тому времени пленница, истерзанная другими прислужниками Хорвуга, в привлекательности сильно теряла. Но Кирб этого не замечал; данной части действа он предавался с удовольствием, всякий раз представляя на месте будущей жертвы, какую-нибудь из дразнивших его девиц родной деревни. Вспоминая, каким звонким смехом они заливались, глумясь над его рыболовными неудачами.
— Ну что, паскуда? — шепотом приговаривал Кирб, пыхтя над очередной пленницей, — теперь-то тебе не так смешно, а?
Временами один или два из служителей Тьмы наведывались в какое-нибудь крупное селение, а то и даже в сам город — продать что-нибудь из добычи от охоты или разбойного промысла, что-то купить или украсть. Похищать людей или даже животных для жертвоприношений в таком скопище народу они, правда, не осмеливались. И тем более, во время таких визитов вынуждены были снимать свои форменные черные плащи. Превращаясь (внешне, конечно же, только внешне) в простых мирных подданных Огненосного.
На днях Кирб еще раз наведался в город, но с особой миссией, в которой сильно пригодились его навыки лучника. От охотника требовалось выстрелить в некоего парня, проповедовавшего перед толпой и клеймившего при этом Свидетелей, уличая их в многовековой лжи. О том, что такой проповедник появится со дня на день, заранее узнал один из Кирбовых соратников, выпив перед сном Зелье Озарения.
Самого Кирба такое задание немало удивило. Зачем, мол, убивать человека, выступавшего против Свидетелей, ведь они главные враги Тьмы и ее служителей. На что наставник ответил, что в этом-то и вся соль. Народ подумает, что именно Свидетели хотят убрать проповедника, правды о себе испугавшись. И пойдет громить и вешать Свидетелей. Сиречь главных врагов прислужников Хорвуга. Да и необязательно, еще говорил наставник, убивать этого разоблачителя. Чем больше людей он успеет настропалить против Свидетелей, тем лучше Тьме. Так что лучше просто… изобразить попытку убийства. Выстрелить, но не попасть. Причем непременно при всем честном народе.
Свою миссию Кирб выполнил с блеском. И, покидая город да возвращаясь к соратникам, с удовлетворением видел, как взбудоражен народ, как горят первые святилища и дома Свидетелей.
А потом настала ночь — решающая ночь в противостоянии Тьмы и Света в этом мире. Так сказал Кирбу и всем шестерым аван, колдун из древнего клана, почтивший их ритуал своим присутствием.
На взгляд Кирба выглядел аван как труп, разорванный дикими зверями, а потом по кусочкам собранный, грубо сшитый и вновь научившийся ходить. Но мнение свое новичок держал при себе, ибо не смех внушал ему колдун своей нелепой внешностью, но страх — почти безотчетный. Вдобавок, аван лучился силой, отчего даже ночь в его присутствии казалась темнее. А огонь костра метался перед колдуном, словно в панике, и, сгибаясь как под порывом ветра, будто пытался отодвинуться, оказавшись от него подальше.
Причем аван вовсе не собирался присутствовать при ритуальных действах простым наблюдателем. О, нет: он вознамерился принять в них участие. Так что сам ритуал обещал стать чем-то особенным.
В этих своих ожиданиях шестеро прислужников Хорвуга не ошиблись. Подходя по очереди, колдун велел каждому из них глотнуть из склянки зелье, усиливающее, как он сказал, связь с Тьмой и самим божеством подземных бездн.
Лично Кирб не понял, усилилась связь или нет, но что зелье принесло ему новые, прежде незнакомые, ощущения, дошло до него сразу. Ночь сделалась темнее, дойдя до почти полной черноты. Зато в этой черноте отчетливо и со всех сторон чуялись запахи боли и крови, смерти, гнили, разложения — в общем, всего того, что обычно и сопровождает жизнь. Кирб теперь знал, как будто лично при этом присутствовал: под ближайшим кустом умирала птичка, по неосторожности сломавшая крыло; в нескольких шагах от поляны сова настигла лесную мышь, а еще в сотне шагов незадачливый волк потревожил гадюку, за что и поплатился.
Вдобавок, совсем по-другому Кирб ощущал саму землю под ногами. Он чувствовал (а закрыв глаза, даже мог представить себе), где-то внизу, под толщей почвы и породы, огромные пространства темной пустоты. Где взаперти, в голоде и предвкушении томились полчища созданий Хорвуга. И где сам бог Тьмы бесновался, мечтая вырваться на свободу.
Ощущение это было столь заманчивым, что на несколько мгновений Кирб даже забыл, где находится сам. Опомнился он только, когда один из людей в черных плащах привел жертв. Двух невинных девушек — действительно невинных: аван заранее предупредил, что начинающие шлюхи ему не нужны и строго запретил Кирбу и компании развлекаться с ними.
Плача и зачем-то вцепившись одна в другую, девушки оглядывались испуганно. И страх, как чувствовал Кирб, буквально обволакивал их, клубясь как пар над горячим блюдом. А приправляла страх горечь от разбитых надежд. Еще вчера эти две соплюшки радовались своей юности и красоте; мечтали, веря, что впереди у них целая долгая жизнь. Жизнь, полная радостей. Но вот пришла роковая для девушек ночь, обещавшая оборвать их существование со всеми надеждами и мечтами, как прохожий — цветок у дороги.
Связанных и раздетых девушек уложили на пятачке травы, вокруг которого стояли кругом прислужники Тьмы и сам аван. Колдун подошел к девушкам и, насильно открыв им рты, влил обеим по глотку своего зелья. После чего достал кривой нож с лезвием, испещренным письменами, и пробормотал заклинание скороговоркой вполголоса. Письмена вспыхнули жутким багровым светом. Не похожим ни на свет солнца, ни на свет от костра… ни на что вообще, имевшее отношение к этому миру.