— Идём, — произношу я, приглашая её. — Я отведу тебя в ванную.
Через мгновение она убирает волосы со щеки. Её ресницы подрагивают, когда она поднимает на меня свои невинные, напуганные, голубые глаза. В её голосе, задающем этот вопрос, слышится нежность.
— Правда?
— Да. Давай, идём. Я не буду стоять здесь всю ночь.
Она закусывает нижнюю губу, и я готов сказать ей перестать это делать, в противном случае я поддамся соблазну и освобожу её губу собственными пальцами. Но вместо этого вздыхаю и выпрямляюсь.
— Нет, — наконец произносит она. — Мне не нужна твоя помощь.
Моя вытянутая рука просто повисает в воздухе.
— Что, прости?
Она отворачивается от меня к стене. Кейтлин больше не отвечает мне, а просто взбивает подушку локтем.
— Ты предпочтёшь остаться лежать здесь в собственной крови, — утверждаю я.
— Да.
Я чувствую, как тяжелеют мои брови, когда хмурюсь, глядя на неё. Злость закипает внутри меня. Я никогда прежде не бил таких женщин, как Кейтлин. Не бил того, кто не хотел бы этого, не заслуживал или не ожидал. Но моя ладонь просто горит от желания перегнуть её через своё колено, задрать халат и выбить из неё всю дурь.
— Как хочешь, — говорю я.
Следующие двадцать минут я провожу в постели, пытаясь уснуть и заблокировать звуки её плача. Мне удаётся сомкнуть глаза только после того, как она засыпает.
ГЛАВА 17.
Кейтлин.
— Ты знаешь, как сильно я люблю тебя?
— Как солнце?
— Нет.
— Как луну?
— Нет.
— Как звёзды?
— Нет
Я хмурюсь.
— А как, мамочка?
— Я люблю свою малышку Кейтлин больше, чем солнце, луну и все звёзды.
Я визжу и прыгаю в мамины объятья, обвивая её шею своими ручонками.
— Я тоже так сильно люблю тебя, мамочка, — но её кожа под моими руками становится ледяной, и я отпрыгиваю назад. Её глаза закрываются. — Мамочка?
Мамино лицо безучастно, окрашено в синеватый оттенок, а тело неподвижно. Мой белоснежный халат пропитан красной жидкостью и уже прилипает к телу. Я смахиваю с себя кровь мамы и кричу. Но, когда я снова хочу дотронуться до неё, она исчезает, а на руках уже моя собственная кровь.
Вдалеке ко мне обращается голос:
— Боже, милая…
Я зову его на помощь, но он просто продолжает повторять свои слова.
Тьма рассеивается резкой вспышкой жёлтого света, мне приходится прикрыть глаза рукой.
— Выключите его, — произношу я.
Несколько дней я провела во мраке, даже в те моменты, когда мне приносили еду, поэтому сейчас свет приносит моим глазам болезненные ощущения.
Я узнаю голос Нормана, зовущего Розу. Выглядывая из-под руки, я вижу, насколько выросло пятно на матрасе. Я не могу прекратить смотреть на него, но появляется Роза, и из уст Нормана вылетает длинное предложение на испанском. Ей удаётся уговорить меня встать с матраса и отвести наверх в мою комнату.
Помещение кажется таким ярким, но я всё равно замечаю.
— Роза, — обращаюсь я. — Моё окно. Почему оно закрыто?
Она ведёт меня за руку в ванную комнату и помогает раздеться.
Вода в душе очень быстро нагревается. В тумане горячего пара я представляю, что нахожусь в ванной своей квартиры. Я мою бёдра и между ног, оттирая засохшую кровь и думая о том, что сейчас делала бы, находясь в другой ситуации. Я не знаю, какой сегодня день, поэтому предполагаю, что это может быть пятница. Я бы закончила рабочий день, а затем вернулась домой одна или вместе с Фридой. Это зависело бы от её планов. Я начинаю жалеть о том, что неоднократно отклоняла приглашения провести время с ней и её друзьями. Я не вписываюсь в их окружение. Или в чьё-либо вообще. Но я бы пошла, если от этого зависело бы то, что в итоге я оказалась бы не здесь, а в другом месте.
После того, как заканчиваю мыться, Роза протягивает мне коробочку с тампонами, сжимая мои пальцы вокруг той так, будто я могла её выбросить. Клянусь сама себе, что больше не буду принимать эти маленькие услуги как должное. Будь то халат, который она помогает мне надеть, или то, как она расчёсывает мои влажные волосы.
Через полчаса, чистая и накормленная, я сижу в главной столовой, ожидая инструкций. Когда ко мне никто не приходит, я решаю самостоятельно найти в поместье Нормана. В итоге встаю и иду в библиотеку, где и нахожу его в кресле у окна.
— Входите, — произносит он, замечая меня, и указывает на стул, стоящий напротив него.
Я нерешительно опускаюсь на стул и потуже завязываю халат.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он.
— Я не ранена, Норман. У меня просто критические дни.
— Знаю, — отвечает он, и мы оба опускаем наши взгляды на руки. — Простите меня. Я так долго забочусь о людях и о Кель… Мистере Пэрише тоже. Я ещё не допускал таких ошибок в своей жизни.
— Это не ваша вина, — произношу. — Я не знала, как попросить… Мне было стыдно.
Его пальцы тянутся к уголку его правого глаза, и он кивает.
— Это тяжёлая ситуация для меня, Кейтлин. Я служил семье Пэриш много лет. Кельвин был очень юным, когда его родители умерли. Если конкретнее, то он был подростком, но ещё не был мужчиной.
Я пробегаюсь пальцами по краю халата.
— Я не знала этого.
— Он никогда не обсуждает это. Он чувствует… Ответственность за них и за город.
— Ответственность?
— Кельвин не плохой человек.
— Не могу согласиться.
— Он бы сказал, что вы правы. У него свои собственные критерии. Представьте жизнь, в которой вы не можете позволить себе такую роскошь, как ошибка. Это его жизнь. Она стала для него ещё тяжелей, потому что вы внесли некий беспорядок в его поместье. Он не привык к этому. Ему нравится, когда у событий есть определённый ход, а вы… Не соблюдаете его правила.
— Я не понимаю ничего из этого. Если он не хочет видеть меня здесь, то почему не отпустит домой?
Норман вздыхает и мельком окидывает комнату взглядом:
— Я уже и так сказал достаточно. Просто постарайтесь не расстраивать его. Знаю, что вам тяжело поверить, но он хороший человек.
Мне хочется в это верить, по крайне мере, я верила когда-то, но теперь знаю правду. Кажется, Кельвину удалось обмануть всех, кроме меня.
— Я… — молчание повисает в комнате, пока я обдумываю, что сказать. — Я думаю, это вы хороший человек, Норман.
Он громко сглатывает, когда его глаза встречаются с моими. И когда я вижу их, то пытаюсь улыбнуться.
— Даже после этой ситуации?
— Да. Мне жаль, что со мной сложно. Всё из-за того, что мне страшно. Это единственная причина.
— Знаю, — отвечает Норман, отводя взгляд к окну, и я не знаю, осознаёт ли он, что шепчет свои следующие слова вслух. — Мне тоже.
— Кельвин будет зол из-за того, что вы выпустили меня?
— Оставьте это мне.
Пальцы на руках покраснели, и я осознала, что довольно долго сжимала их. То, что я говорю ему — человеку, который причиняет мне боль даже не прикоснувшись — оказывается мягкими, простыми и человеческими словами. Будто не я произношу их.
— Заприте меня обратно.
Он поворачивается ко мне в ту же секунду:
— Простите?
— Здесь, наверху, я не знаю, кто я. В подвале я осознавала правду. Моя жестокая реальность в том, что я заложница, — взмахиваю рукой рядом с собой, имея в виду всё поместье. — Меня окружает ложь.
ГЛАВА 18.
Кейтлин.
Здесь нет ни окон, ни часов, но я точно знаю, что сейчас глухая ночь. Я ловлю каждый шорох, пытаясь уснуть, но слышу лишь своё дыхание. Чувствую шаги Кельвина по ступенькам, ведущим в подвал. Я нахожусь в такой непроглядной темноте, что включившийся неоновый свет режет глаза, хотя они плотно закрыты.