Как бы ни было истерзано молодое тело, оно всё равно откликалось на древний зов.
– Ты ни одного ребёнка не родишь, если будешь мне мешать!
– А я не хочу, – вполне спокойно сказала Нинэлле и снова взорвалась. – Больше не хочу ни детей, ни мужа! По своей воле я не дам ни одному мужчине прикоснуться ко мне. Это мерзость! Грязь и стыд!
– Что?
– Это отвратительно. Мерзко!
Слова, а также прозвучавшая в них уверенность, заставили меня вздрогнуть. В них мне почудилось что-то знакомое. Близкое.
… Да!
Это словно говорил я сам. Не тот я сам, что сейчас. А тот я, когда был совсем молодой. Тот, что вернулся в Чёрную Обитель из Юдоли. Да, наверное, если бы не воля случая, я бы и ныне сторонился женщин.
… Может пришла пора вернуть долг?
– Это твои планы на жизнь, мне до них нет дела. Мне тебя исцелить надо, – как можно равнодушнее сказал я. – Поэтому, будь добра, раздвинь ноги и, если иначе не можешь, закрой глаза.
Она действительно закрыла глаза и раздвинула бёдра. Я удобнее устроил руку на её промежности, слегка углубив один палец, и продолжил заживлять трещины… Но другой рукой, что целителю никак не требовалось, начал водить плавными кругообразными движениями у неё по животу, медленно увеличивая радиус и нажим. Я ощущал, как беспокойно забилось сердце девушки. Ей это нравилось (и, парадокс, но потому и не нравилось тоже!). Она снова напряглась, но я не остановился. Лишь через несколько секунд без суеты переместил ладонь на грудь, на крошечный миг задерживаясь на соске, затем нежно коснулся шеи и продолжил неторопливые массирования кожи у самого уха.
Для меня вдруг, ни с того ни с сего, стало делом принципа заставить Нинэлле желать плотских утех. И огонь этого вызова раззадорил меня самого. Я уже знал, что не покину кухню без собственного удовлетворения.
– Что ты делаешь? – Нинэлле не выдержала и спросила, когда палец моей руки скользнул внутрь неё. Впадинка давно стала влажной.
– Тс-с. У тебя немного порвано лоно. Не мешай мне.
Я снова лгал. Все трещинки уже соединились. Но мне и правда хотелось, чтобы девушка не мешала соблазнять её. Моя левая рука перешла к более активным ласкам, а правая вскоре утопила уже не один, а два пальца.
– Что это? Что со мной? Я умираю? – прерывисто дыша, прошептала Нинэлле.
– Тс-с.
Ещё немного… Вот оно. Пора. Столько времени сдерживаемое собственное тело желало делать всё иначе, но я себя контролировал и вошёл в девушку медленно, лишь в самый последний момент вытаскивая пальцы. Нинэлле снова напряглась, наконец-то открыла глаза, но я прикрыл их своей рукой. Зачем открывать веки? Ей так легче. Вот. Напряжение сразу ушло, губы раскрылись. Пальцы неуверенно стараются ухватить меня за спину. Бёдра задвигались в такт. А сердце, сердце-то как бьётся! И в чертах лица уже нет никакого страха. И вовсе оно не старушечье, а молодое и нежное. Полное надежд.
Глупости, короче, порой в мою голову приходят. Думать надо было не об этом. Да и вообще не надо было думать. Мне было хорошо. Нинэлле тоже. Мы стали одним, а после, когда затих последний стон, я разъединил охватившее нас единство. И всё вокруг стало ярче. Веселее. Беззаботнее.
Я откинулся на спину и лёжа старался натянуть снятые штаны. Нинэлле, скромно потупив глаза, не знала, что ей делать и на кого теперь злиться. Сидевшее в ней нечто холодное и чёрное дало трещину, но тепло и мир в душу пока так и не вернулись.
– Холще не говори, – вдруг вспомнил я о вожаке. – А то он совсем озвереет.
– Не буду.
Она вдруг горько заплакала.
– Эй. Ты чего? – я провёл ладонью по её щеке.
– Больно.
– Где больно? – искренне удивился я.
– Здесь.
Она ткнула кулаком по груди там, где находилось сердце.
***
К груди прижата девичья рука,
Пальцы как будто рану закрывают.
Но кровь не хлещет. Это ерунда.
… А чувство, деву скоро закопают.
Не умерла, но только кажется живой.
Она как призрак себя прежней, понимаешь?
И на вопрос дурынды: «Что со мной?»
Отвечу честно: «Ты так в ящичек сыграешь.
Давай! Забей на то, что в голове.
Твои мечты уже из мёртвых мыслей.
Твой туз, малыш, забыться в естестве,
А твои думы скисли и зависли.
… Бежать от них? Откуда и куда?
Куда ты от себя сумеешь скрыться?
Вся твоя боль никчёмна. Ерунда.
Придумай цель – всё сможет измениться».
Но где понять глупышке мой совет?
Страдать оно понятней и спокойней.
Из губ её сорвался новый бред.
… Без разума вела б себя достойней.
Она страдала как могла.
Кружилась в медленнейшем вальсе.
То, кажется, ещё жива.