— Что ж. Не мне говорить то, что ты и так должен знать.
— И что это? — спрашиваю, надеясь, что чем быстрее она это выложит, тем быстрее я смогу вернуться к Джинни и Бин.
— Джинни использует тебя. Она ждет, что ты станешь прекрасным принцем для Золушки. Она так хорошо играет роль отчаявшейся девицы, что не успеешь оглянуться, как окажешься в кандалах и будешь жить в Сентрвилле до конца своих дней. В своем трейлере. Или в гараже. Если бы это зависело от нее, ты бы никогда не вернулся в Голливуд. Я уже видела, как это происходит. Она сбивает мужчин с пути.
Я смотрю на Хизер и вижу только ненависть, и еще одну вещь, в которой уверен:
— Мы никогда не снимались вместе в кино.
Ее лицо белеет, затем она берет себя в руки.
— Конечно, снимались. Я участвовала в массовке. Работала на многих съемочных площадках в качестве статистки.
Качаю головой.
— Я так не думаю.
Она смотрит на меня, и цвет возвращается к ее лицу. Прежде чем Хизер успевает что-то сказать, я жестом указываю на Финика. Он снова достал свой нож и метнул его в дерево.
— У твоего сына неприятности.
Ее рот широко раскрывается, и она снова становится белой.
— Он... он не мой... — Она спешит прочь, к Финику. Точно, он ее брат.
Я вздыхаю и пытаюсь успокоиться.
Мне хватило противостояния с Энид и Хизер на целый год.
Сажусь на одеяло и ставлю тарелку с десертом.
— Вот держи, — говорю я. — Достаточно сахара, чтобы не спать неделю.
— Ура, — восклицает Бин. Она откусывает большой кусок морковного торта.
— Ты в порядке? — спрашивает Джинни. — Я видела, как вы разговаривали, и похоже, ты слегка разозлился.
— Все в порядке, — заверяю я. — Они просто хотели сказать, как сильно восхищаются моими фильмами.
Джинни бросает на меня недоверчивый взгляд, а потом:
— Ну ты и обманщик.
Я ухмыляюсь.
— Ты права.
Плохое настроение, которое у меня возникло после разговора с Энид и Хизер, рассеивается. Остаток дня я провожу, поедая безумное количество хот-догов, кукурузы в початках, арбуза и пирога. Мы играем в карты, подковы и лежим на солнце. В сумерках Бин пытается уговорить светлячков сесть ей на руку. Я хватаю одного с неба и держу его на своей ладони. Лицо Бин озаряется, когда светлячок светится для нее. Она протягивает палец, и он садится к ней на руку.
— Мама, мама. Ты видишь? У меня на пальце светлячок. — Бин смеется, когда он вспыхивает ярко-желтым. — Щекотно, — говорит она.
— Это потрясающе, — соглашается Джинни.
Она смотрит на меня, и ее глаза наполнены таким счастьем, что мое сердце замирает, а потом начинает биться снова.
«Просто друзья. Мы просто друзья». Я просто помогаю, а потом возвращаюсь в Голливуд.
Слова Энид снова звучат в моей голове. Им нужно чудо, а не друг.
Светлячок снова загорается, и Бин смеется, отпуская его в небо. Он присоединяется к остальным, и они наполняют серые сумерки мерцающим желтым светом.
— Я так счастлива, — говорит Бин.
— Я тоже, детка, — признается Джинни. Она тянет Бин к себе на колени, и они откидываются назад, чтобы посмотреть на светлячков.
Я смотрю на небо. Светлячки то вспыхивают, то гаснут. Потом смотрю на Джинни и Бин. Я потираю грудь, и она болит под моей рукой. Им нужно чудо.
Джинни — это не девушка в беде. Она может сделать все, что задумает, даже сама может стать героем. Но сможет ли она найти чудо?
Я не знаю.
Глава 16
Джинни
Лето почти закончилось. Прошло шесть недель с тех пор, как я встретила Лиама. Я провожу рукой по голове Бин и целую ее в щеку. Еще слишком рано, рассвет не наступил. Бин уютно устроилась в своей кровати, в ее руках — большая плюшевая игрушка с окружной ярмарки, которую окрестили Пинки, и она крепко спит. Я проскальзываю через смежную дверь в кухню дома. Энид стоит у плиты и переворачивает блинчики.
— Она еще спит, — говорю я.
Плечи Энид напрягаются, но она ничего не говорит. Чем дольше мы встречались с Лиамом, тем меньше она выражала свое мнение, но если на то пошло, ее неодобрение становилось все сильнее.
— Вернусь к восьми.
Она поворачивается и направляет на меня свою лопаточку.
— Ты слишком привязалась.
Я отступаю от лопаточки.
— Что?
— Все, о чем говорит Бин, это Лиам Стоун то, Лиам Стоун это. Ты не говоришь, но могу сказать, что думаешь о нем. Вы проводите вместе каждую свободную минуту, днем и вечером тоже. Он приходил на пикник.
— Да? — Она права, мы проводим вместе почти каждый день из последних шести недель. Кроме тех дней, когда мы находились в детской больнице или, когда у меня длинная смена на работе. Бин так счастлива, и я тоже... счастлива. — Ты говоришь об этом как о преступлении.
— Так и есть, — отрезает она, поворачивается и переворачивает блинчики.
— Я знаю, ты веришь...
Она снова поворачивается и машет на меня лопаточкой.
— Я ошибалась. Этот мужчина — не такой уж плох, и он подходит для приличной компании.
— Ладно? — Это неожиданно.
— Он еще хуже. Он прекрасный человек, а поскольку ты уязвима, ты слишком привязываешься. Он намерен уйти, и когда уйдет, тебя ждут страдания. И тебя, и Бин. — Ее глаза слезятся, а рот приоткрыт. Она исходит из собственного опыта. Мое сердце тянется к ней, и, хотя Энид никогда не приветствовала этого, я хочу обнять ее.
— Я тоже по нему скучаю, — шепчу я. Она знает, о ком я говорю. Он единственный человек, по которому мы обе тоскуем.
Морщины вокруг ее рта становятся глубже, и она поворачивается к плите. Переворачивает готовые блины на тарелку рядом со сковородой. Они с тоскливым звуком падают на тарелку. Закончив, она кладет руки на столешницу.
— Делай, что хочешь, — говорит она. — Но не говори потом, что я тебя не предупреждала.
Она не оборачивается. Ее спина настолько прямая, что я знаю, что она держит себя в руках только усилием воли. Мне не следовало этого говорить. Мы не говорим о Джордже. Его смерть — призрак здесь, хотя Энид удалила все его частички, очистила дом от его памяти, он все равно приходит. По телевизору играет песня, и по ее реакции я могу сказать, что она напоминает ей о нем. Или иногда, когда Бин смеется, ей приходится выходить из комнаты. У них одинаковый смех. Он похож на звон колокольчиков в ясный весенний день. Мне он нравится. Но Энид...
— Прости.
Ее плечи напрягаются, но она не убирает руки с стойки, не поворачивается и не смотрит на меня.
Мне всегда казалось, что Энид справилась со смертью сына, пытаясь забыть о его существовании. Но, возможно, я ошибалась. Может быть, боль слишком велика для нее, даже сейчас. Она пытается защитить себя. Может быть, вместо каменного сердца, которое я себе представляла, у нее слишком мягкое сердце.
— Спасибо, что беспокоишься за нас.
Я жду ее ответа, но она молчит. Дедушка Кларк заходит на кухню, в его руке журнал о вьетнамской войне.
— Ты все еще здесь? — удивленно спрашивает он.
Энид сразу же принимается наливать тесто для блинов.
— Уже ухожу. Вернусь к восьми. Бин еще спит.
— Хорошо, тогда пока.
Бегу трусцой к машине. Я опаздываю на несколько минут. Лиам будет ждать.