— Ну вот капитан, что с Вами говорил сейчас, говорит Вы поможете. Не надо адвоката брать. Мы Вас отблагодарим. Только помогите сына вытащить. — Не унималась женщина. — Он не виноват совсем. Его оговаривают.
— Слушайте, — Володе стал надоедать этот цирк, на горе наивных, убитых горем родителей преступника, цепляющихся за любую соломку, как утопающий. — Нечего со мной и «капитаном» эти дела решать. Идите к адвокатам. Там все это и говорите. Я никакой не прокурор, как и он не капитан. Чего дут дурака валять?
В трубке послышались отдаленные, приглушенные голоса. Женщина кому-то наверное мужу, говорила: «Он не в духе сейчас. Надо в другой раз поговорить». Потом уверенный голос Агеева младшего: «Я сейчас все улажу». Не желая продолжать комедию Владимир повесил трубку и отключил телефон. Агеев имел обыкновение быть навязчивым и только так можно было от него избавиться. Удивляла не только его глупая ложь но и наличие желающих обмануться. Ведь люди верят, вот что удивительного.
Впрочем, и мать Владимира тоже не раз попадала впросак из-за своей доверчивости. Два раза она пускала квартирантов, которые не платили ни копейки, кроме обещаний. А она все ждала, что вот-вот. Но вот-вот не происходило. Владимир выдворял жильцов, причем, что удивительно, больше всего сопротивлялась выдворению сама обманутая хозяйка. То ли правда она верила проходимцам, то ли так неохотно признавала свое поражение. Доверчивость была видимо чертой старшего поколения. Ни мать, ни ее подруги ровесницы, так и не могли поверить, что по телевидению могут обмануть. Тащили деньги в разные пирамиды, голосовали Бог весть за кого. А потом еще брались учить жизни молодых. А чему учить-то? Работали всю жизнь, делали богатство страны и бездарно все отдали в лапы неведомо кого. А потом еще продолжают призывать к честному труду на обманщиков. Хорошее наследство потомкам оставили. Получили все от того строя, а отстоять его не пытались даже. А теперь возмущаются: «Ох как жить тяжело! Как раньше хорошо было». Белые в гражданскую войну вон свой строй три года защищали до последнего, а эти трех дней не продержались. Да, хорошо их сталинские селекционеры вырастили. Воистину стадо баранов да овец. Все бы хорошо, да только раньше овец пас хоть и строгий, но пастух, а теперь вместо пастуха волки стадо пасут, для себя. А овцам невдомек. Даже глаза открыть не хотят. Все надеются по старинке, да мол пастух в обиду не даст. Пастух то не даст, а волки для того и пасут, чтобы есть их. Вот тебе и старики, вот и мудрость с жизненным опытом. Часто Владимир думал, что если бы слушал их наставления, особенно материны библейские понятия о жизни, то пожалуй опустился бы намного ниже по этой жизни. И едва ли имел бы хоть тот минимум, что имеет сейчас. Жить с праведниками конечно прекрасно, но только самому лучше им не быть.
Владимир даже сформулировал: «Быть праведником, это удел одиноких. Близким жить с ним, одна беда. По миру пустит и глупостям научит».
Меж тем, стажировка в отделении подошла к концу. Вышел из отпуска кадровик. Надо было заканчивать оформление. Поленившись ехать сам, лейтенант вручив Вовке отношение, отправил его самого. «Спасение утопающих — дело самих утопающих».
Акт психолога дали в заклеенном конверте. Владимира жгло любопытство, предчувствие было плохое, еще тогда на собеседовании. Выход он нашел радикальный. В ларьке купил точно такой же конверт и пользуясь тем, что акт не опечатан, а в надежде на честность кандидата, просто заклеен в конверт, вскрыл его. Увиденное его шокировало: «Группа риска. Не рекомендован». Так значилось в заключении. Почва стала уходить из-под ног. Но Владимир предпочел не сдаваться. Понадеявшись на чудо или русский авось, он как ни в чем ни бывало отвез заключение кадровику. Невинными глазами смотрел на того, пока вскрывался конверт.
Нет, чуда не случилось. Сходу Владимира не отвергли, людей все-таки не хватало. Дня два его вопрос муссировался с вышестоящими начальниками, но никто ответственности на себя брать за человека с улицы не хотел. Приватно объяснили: «Ну самих нас, если кто из Чечни приехал, то на учет ставят. Кабы что не вышло. Считают, что «крыша съехала». А ты вообще пришел со стороны, еще с такой биографией».
Тяжело было расставаться с надеждой, которая помогала ему заниматься тупой и дешевой работенкой. Помогала смиряться с постоянным обманом со стороны хозяев. Порой их открытого презрения к наемным работникам. «Вот-вот и я расстанусь с этим», — думал он когда было совсем туго. Теперь не расстанешься. Привыкай к новому рабству. Живи от подачки до подачки. Как все, кто вокруг тебя. Не лезь со свиным рылом в калачный ряд. Тяжелее всего было не то, что придется остаток жизни влачить в нищете, а полная невозможность реализовать себя. И одиночество. Все возвращалось на круги своя. Как и тогда, давно, еще перед первой войной, он вновь ощутил собственную никчемность и ненужность. В денежном эквиваленте он стоил не много. А эквивалент этот был решающим для окружающих. Он бы смирился с этим, будь один. Тогда можно было замкнуться в своем мирке. Наплевать на все. Жить этаким юродом, как Баклан тот же. Может это и путь. Не зря же на Руси юроды были. Но эта роскошь была не для него. Была же дочь. Хотелось хоть что-то сделать для нее. Нет, не жить для нее, это тоже форма эгоизма, потом требовать от детей преклонения. Я мол, для тебя жил, давай теперь меня люби. А за что? Если по-другому то не умел? Нет, Владимир хотел стать опорой для дочери в жизни. Чтобы помочь ей избежать собственных ошибок. Не дать сломаться, когда будет невмоготу, если такое случится. Но по этой жизни все эти вопросы решали деньги. А их у Владимира не было.