— Спрашиваешь, конечно, классно. Еда от пуза, шмотки тоже лучшие. Попробую до пенсии добить.
— Ну, удачи Вова, пойду, как ты говоришь в санчасть.
— Только не улыбайся, серьезнее будь, — напутствовал тезка.
Последние слова Вовка почти не расслышал, звон заглушил все. Вместе с ним пришел неодолимый страх. Вернее животный ужас. Летящий снаряд стоял перед глазами. Мысли роились в его голове. Заманчивая перспектива, выстроенная тезкой, была так привлекательна.
Госпиталь, лечение, наверняка отпуск. И тут же снаряд, его растопыренные хвосты, страх. Зависание на краю бездны. Словно ты сумел заглянуть за грань, отделяющую жизнь от смерти. Что означали те минуты проведенные без сознания. Ведь он был уверен что умер. Мысль о стопроцентной смерти была так сильна, что растворила грани между бытием и небытием. Привычный мир потерял черты реальности. Все стало казаться неестественным. А ответ на вечный вопрос: что же там? Так и остался открытым. А что же там? И снова снаряд перед глазами. И снова звон в голове. Нет, в госпиталь нельзя. Иначе этот страх перерастет в манию. Надо изгнать его. Страшно возвращаться, но еще страшнее балансировать на грани между разумом и безумием. Все время кажется, что снаряд вот вот достигнет цели. Словно что-то недоделано, что-то не решено. Надо решить, довести до конца, тогда страх пройдет. Лечение, а вдруг вместо пенсии учет в псих. диспансере, что тогда? Как жить, нет, не в смысле как жить дураком, не он один дураком живет и ничего. Дело не в том, как зарабатывать на жизнь. Со справкой перспектив нет. Ведь оно что получается, если место отличное, то и спрос никакой, а вот сторожить какую ни будь шарагу, так сто бумаг принеси. А ежели клерков той шараги так же протестировать? Может и половина не пройдет свои же барьеры. Нет, даже с этой точки зрения в госпиталь нельзя.
Приняв решение, Вовка вернулся и попросил ротного отправить его обратно в разведроту, где Узбек, скучая по злейшему другу, успел переругаться со всем личным составом и довести до белого каления командира роты. Который в сердцах обещал расстрелять его к чертовой матери и списать на боевые. Через три дня, отъевшись и отоспавшись, он воссоединился с разведчиками к радости Узбека и в тот же день успел с ним поругаться из-за воды с головастиками, в которой был заварен чай.
Попав снова не передний край, Вовка шарахался от каждого хлопка, будь то выстрел или просто гром. Стал пропадать слух. Левое ухо практически ничего не слышало. Порвалась барабанная перепонка. Однажды Вовка к своему удивлению заметил, что может дышать ушами. Да — да, зажав нос, он делал выдох и чувствовал, как через порванную перепонку проходил воздух, еле — еле конечно. Развивая свои таланты, он попробовал пускать из ушей дым, на спор. Страшная боль в ухе, но дым пошел, тоненькой струйкой. Спор был выигран, и пачка сигарет перекочевала в его карман. Правда, на бис фокус не повторялся. Слишком больно.
Несмотря на страх и боль, Вовка понимал, что только так он сможет стать полноценным человеком, а не психом. Клин клином вышибается. Подсознательно он ждал переделки. Ему хотелось проверить себя. Хотя он понимал, что может быть и струсит, так что руки ноги не будут слушать. Но пока ничего не происходило. Пока были обычные переходы впереди колонны, пешком с тяжелыми огнеметными вьюками. Вечная ставшая уже нормой перебранка с Узбеком. Однажды также вот лежа на солнышке Вовка читал мораль собрату по оружию:
— Антон, мать твою, пошли окоп копать. Ротный че сказал?
— Э, за мать ответишь?
— Слушай, да не о ней речь, я пол окопа откопал, иди, помоги дальше, а то не дай Бог «чехи» обстреливать начнут, тогда чего? Где прятаться?
Село, где по предположениям должны были быть боевики виднелось за ущельем. До него было не более километров трех по прямой, и Вовкины опасения не были так уж беспочвенны. Однако то ли хладнокровие, то ли глупость напарника не знала пределов.
— А чего, они все равно не попадут, а если что, то и так помирать. Отвечал лежавший за небольшим бугорком, Узбек, продолжая уплетать банку добытой где-то сгущенки.
— Да пошел ты! — плюнул в сердцах Вовка и с лопатой в руке пошел углублять свою нору. — Короче я на себя копаю, а ты как хочешь.
— Копай, копай. — Невозмутимо продолжая есть сказал напарник. — Я же понимаю, тебя как шарахнуло, ты теперь каждого треска боишься.
Не став спорить, Вовка углубился в твердую землю. Однако работа никак не шла, и выкинув несколько совков земли он лег за бугорок покурить сигаретку. Тут и началось.