Сам же Володя рассматривал Любу как полезного друга, но никаких чувств, кроме признательности к ней не испытывал. Часто ловил себя на мысли, что поступает подло, и что заслуженно принимает безразличие Наташки к своей особе. Но ничего поделать уже не мог. Да и в самом деле. Ну какие планы можно строить с женщиной старше себя на десять лет. А впереди неизвестность. Можно конечно, присосаться как пиявка и сесть к ней на шею, что предлагали ему кое какие знакомые. Но играть роль альфонса Вовка долго бы не смог, да противна ему эта роль. И вообще было стыдно сидеть дома, да ладно бы еще заниматься чем-то полезным, а то просто как трутню, когда молодые ребята воюют. Вовка не смог бы себе простить бездействия в такой момент. Не сказать, чтобы им овладел патриотизм, нет, проснулись какие-то авантюрные черты идущие из подсознания. Его обуяли древнейшие инстинкты, гнавшие мужчин испокон веков истреблять ближнего своего. Мысль, о том, что может быть и ему придется убивать кого-то Вовку ни сколько не пугала, а наоборот возбуждала. А риск быть убитым? "Мужчины испокон веков воевали, - думал он, - и это считалось их нормальным делом". А еще Вовка не любил "черных". Но еще более Вовка не любил тех соотечественников, что призывали бить "черных", а когда представилась возможность делать это с оружием в руках на законном основании в их логове, так оставались сидеть дома и продолжать проповедовать чистоту нации.
Люба по мере сил отговаривала Вовку от поездки.
-- Ну все, показал всем, какой ты крутой, - говорила она после акта любви, - теперь хватит. Давай бросай эту идею. Оставайся здесь. Будем жить вместе. Я поговорю с кем ни будь и что ни будь придумаем.
-- Люба, ну что ты можешь мне предложить. Опять жалкое существование. Что я тут буду делать?
-- Жить, жить со мной. Зарабатывать "бабки", как все.
-- Вот именно, как все. А как все не получается. Мне надо встряхнуться. Пойми, сейчас я просто не вижу никакого выхода. Тупик. - Вова не стал обижать ее и не прибавил, что жизнь с дамой бальзаковского возраста, считающей себя вечно юной и неотразимой, никак в его планы не входит.
Видя, однако, что с этого конца зайти не удается, Люба изменяла тактику. Вместо похвал она принималась стыдить Вовку:
-- Ну куда ты прешься. Туда же едут одни БОМЖи, изгои. Ты посмотри, вот приходят к нам в военкомат устраиваться по контракту, сюда в М-ск, отличные ребята. Умные, красивые. Именно сюда. В Чечню ехать они не собираются. Они не совсем идиоты. - И как последний аргумент. - Ну хочешь, я тебя устрою в какую ни будь воинскую часть здесь?
-- Люба, да пойми ты, - устало отпирался Вовка, - я не хочу мести плац и копать ямы здесь. Я хочу испытать себя, встряхнуться. Доказать самому себе, что я не такое ничтожество, как кажусь. Не хвастун, как Агеевы, не пьянь, каким меня видит мать. Все Люба, хватит об этом, давай лучше поговорим, о чем ни будь более приятном.
Все чаще их беседы сводились к религии. Владимир как выяснилось, обладал неплохими познаниями по этой теме. Сама же Люба не так давно начала проявлять интерес к оккультизму, хотя, до конца верующей не была. Однажды, у них произошел интересный диспут.
-- Религию придумали трусы, - вещала Люба, держа стакан пива в руке, просто страшно, что после смерти умрешь навсегда, и ничего не останется. Просто небытие. Вот и придумали, что со смертью жизнь не закончится. Таким образом, просто самоуспокоились. Мол, душа не умрет, она бессмертна. Это трусость. Признать, что ты умрешь, раз и навсегда, вот где требуется мужество. А религия удел слабаков, таких как ты, - не преминула она уязвит Вовку.
-- Люба, а ты никогда не думала, - ответил Вовка, - что вечный ад, ведь не так-то просто попасть в рай, страшнее любого небытия. Скорее наоборот, трусам выгоднее атеизм. Умер и все. Ушел от расплаты. Можно сказать отдыхаешь. Что лучше, просто уйти в небытие, заснуть и не проснуться или вечные муки. Муки, которые никогда не кончатся. И жить с сознанием того, что вечная жизнь может быть вечной жизнью в муках, кого же успокоит такое? Нет, тут дело не в самоуспокоении. Слишком примитивно думать, что так люди избавлялись от страхов, скорее наоборот.
Люба опустила стакан и задумалась. Глубоко затянувшись сигаретой, она произнесла:
-- А знаешь, с этой стороны я никогда не подходила к вере в Бога. Это неожиданно. Да, ведь, в самом деле. Вечный ад это страшнее просто исчезновения.
Любу поразила такая простая логика в словах Володьки. Как все оказалось просто. Без этих разглагольствований о смысле и цели жизни. Вот так все просто, без всякого самообмана. Но вскоре, она конечно забыла об этом. Зачем действительно, забивать голову пустыми мыслями, когда полная стиральная машина белья и обед не готов.
Однако время неукоснительно приближалось к отправке. Прошло две недели после их знакомства, и Вовке была назначена отправка. За это время он познакомился с еще одним кандидатом на службу. Неким Игорем. Игорь, если верить его рассказам, раньше служил пожарником в Грозном, теперь вот то ли купил, то ли снял квартиру в Воронеже. Едет в Чечню в надежде заработать денег. Вообще человек был какой-то мутный и загадочный. Но других желающих в военкомате не нашлось.
Жизнь за это время в душе Володьке разделилась на две части, до и после того как он решил ехать. Теперь он смотрел на вчерашних знакомых, как на малых детей. Он напоминал первоклассника среди детсадовцев. Те только играют в школу, а ему завтра на первый урок. Однако жизнь как шла, так и шла. Агеевы по прежнему на каждом шагу и при каждой пьянке обещали разобраться с чеченами и прямо завтра уехать туда в составе спецназа. Леха продолжал пить, в промежутках встречаясь с Наташкой (да и не только с ней). Наташка тоже частенько "зависала" у Лехи (да и не только у него). Жизнь шла своим чередом. Володькина мать толком не понимала, что вообще хочет ее сын. Иногда она делала попытки отговорить его от поездки. Но аргументы типа "жить как все и работать" не выдерживали критики. Однажды мать вообще сказала:
-- А что тебе не хватает. Работа есть, Люба вон есть. С ней и живи.
-- Ну, о работе я уже говорил, - огрызнулся Вовка, - А Люба, да она на десять лет меня старше, ты чего ма, вообще?
-- А чего тебе вообще надо, ишь ты старше, а тебе что, молодую подавай?
Крыть тут действительно было нечем. Вовка только еще раз поразился. Ну почему все, даже собственная мать, отводят ему самое последнее место в жизни. Почему-то, что для других естественно, для него считается какими-то повышенными амбициями. Не раз Вовка задавался этим вопросом, ведь отнюдь не глуп, не уродлив, не такой уж и лентяй и пьяница, как считала мать, а все идет не в руки, а мимо. И сам себе отвечал на этот вопрос. Просто он беззащитен в жизни. Слаб и нет сил стоять за себя, он мог многого добиться, и это довольно просто давалось ему, но удержать успех совершенно не мог. Всегда находились стервятники, не обладавшие и сотой долей его способностей, но имеющие нюх на удачу и умеющие вовремя ее отобрать. Еще отзывчивость и готовность помочь другим. Качество хорошее в книгах, но очень вредное в жизни. Тот, кому ты помог, может по твоим плечам залезть тебе же на голову. И так в его жизни бывало не раз.
А уже наступил конец марта, и завтра была отправка. Вещи были собраны. Эту последнюю ночь он ночевал дома. С Любой. Конечно, он предпочел бы с Наташкой, но та, сославшись на какие-то срочные дела, не смогла прийти. (Она договорилась о встрече с Игорем Агеевым). Никакого банкета не было. Просто выпили. Был Леха, который спешил к очередной подруге, Сашу Агеева никто не приглашал, но он сам наведался, представившись на этот раз уже старшим лейтенантом ФСК. Плел что-то про спецназ, но его никто не слушал - скучно.
Ночь он практически не спал. Нет, не из-за секса. Просто, наконец, к Вове пришел настоящий страх. А вдруг и, правда, убьют. А может, ранят так, что буду лежать как кусок мяса, слепой, глухой, никому не нужный. Кому действительно нужно все это. Вон друзья, как жили, так и живут. Практически также бесполезно, как и он. И ничего. Выдумали себе вымышленный мир, где один офицер ФСБ, другой крутой, живущий по понятиям, третий философ доморощенный. И что? Люди принимают их такими, какими они смогла показаться. Ну ладно, это так, а если взять и сокурсников, которые преуспели в жизни, они что, без маски? Наверное, да. Так же, наверное, смогу и я. Смогу ли? Нет, и дело не в совести. Дело в слабости. Чего уж там, я боюсь разоблачения маски. Они не боятся, а я боюсь. И надо хоть перед собой в этом признаться. Да, я трус, теперь я тщусь доказать себе обратное. Назад хода нет. Я не смогу жить в маске. Тем более те же, кто не сделав и шага, будут упрекать меня в трусости, если я откажусь. Они не смелее меня, они сильнее и наглее. Да черт бы с ним, с мнением людей, но ведь я сам хочу познать себя. Другого шанса может не быть. Кто знает, я ведь надеюсь, что может быть, после приезда что-то изменится в моей жизни. В конце-то концов, хотя бы и деньги. Хотя бы их я получу. Хотя бы решу кое-какие бытовые проблемы. Как бы там ни было завтра еду. А если и убьют, невелика потеря, так сорок дней поплачет мать, а так со мной сорок лет еще плакать придется. А инвалидность? А что, мне и так здоровому ничего не светит, а буду без рук и ног, так хоть не обидно. Еще и пенсию назначат, хоть и небольшую, а руками и ногами своими я и того не заработаю. Про голову уж молчу, совсем не ходовой товар. Но страх все равно не проходил. Его охватила нервная дрожь. Люба пыталась успокоить его, но заснуть так и не удалось. Завтра предстояло ехать в неизвестность.