– Беспокоится не она, а ее муж, – поправил Стефан своего коллегу. – Здесь еще не готово, но пойдемте в «святая святых профессора», и только тогда вы вполне оцените наши труды.
С этими словами Стефан взял Беренда под руку и повел его в кабинет. Эта «святая святых профессора» выглядела теперь несколько по-другому, чем тогда, когда здесь работал Фернов. Во всем была видна заботливая рука докторши, убиравшей комнату. Сквозь поднятые шторы и широко открытые окна вливался свежий весенний воздух. Письменный стол, стены, даже книжные шкафы были убраны цветами и зеленью. Комната имела необыкновенно праздничный вид.
Однако молодой врач выказал мало радости по поводу того, что его друга ожидала такая торжественная встреча. Он молча, с удрученным видом осмотрел кабинет, что-то пробормотал о любезности доктора Стефана и его жены, сделал комплимент по поводу их вкуса и затем с принужденной улыбкой стал слушать то, что ему рассказывал его старший коллега.
К счастью, Стефан, пребывавший в приподнятом настроении, не замечал кислой улыбки Беренда и продолжал весело болтать:
– Я не могу допустить, чтобы наш профессор вошел в дом, как обыкновенный смертный. Я нахожу, что у меня больше, чем у кого бы то ни было, прав для того, чтобы приветствовать нашего героя. Конечно, почестей на его долю выпадет немало: весь город собирается чествовать его, как героя и поэта, а студенты в особенности. Это – единственный из профессоров, который сражался с французами, и как сражался! Каждый раз, когда вы сообщали нам о Фернове, ваши письма производили сенсацию; а его стихи, которые вы переслали нам, вызвали у горожан восторг; они, точно искры огня, зажгли и воспламенили их сердца. Вы, конечно, знаете, что университет готовит профессору грандиозную встречу?
– Да, я слышал об этом и просил господ распорядителей не делать никаких приготовлений, так как еще большой вопрос, приедет ли завтра Вальтер.
Стефан от испуга чуть не выронил из рук вазу с цветами, которую собирался поставить на стол.
– Какой же может быть вопрос, когда мы получили точное известие, что завтра его полк вступает в Б.? – раздраженно воскликнул он.
– Да, относительно полка не может быть сомнений, – возразил Беренд, – но не думаю, чтобы Вальтер вернулся с ним. Судя по его последнему письму, которое я получил сегодня утром, он, кажется, остается в X. и вообще не намерен возвращаться в наш город.
Стефан с такой злобой поставил вазу на письменный стол, что она разбилась.
– К поручику Фернову следовало бы применить строжайшие дисциплинарные меры и насильно заставить его приехать сюда, – возмущенно сказал он. – Ничего подобного еще никогда не бывало! Больным, полумертвым он уезжает отсюда, а теперь, когда может показаться своим друзьям во всем блеске здоровья и славы, желает остаться в X. и вообще не возвращаться больше в свой город. Это неслыханно! Как хотите, коллега, а это неспроста. Раньше Фернов не мог приехать в Б. потому, что служба не позволяла, а теперь, когда служба обязывает его быть здесь, он, наверное, что-нибудь придумал, чтобы остаться в X. Скажите, коллега, в чем дело?
– Я, право, ничего не знаю, – уклончиво ответил Беренд, – может быть, ему неприятны те овации, которые ожидают его здесь. Вы ведь знаете, что он никогда не любил выделяться, быть на первом плане.
– Так пусть привыкает к этому, черт возьми!.. Мы еще могли простить ученому, что он отдаляется от общества, чтобы погрузиться в свою науку; он мог оставаться в тени, так как его превосходные труды были известны лишь специалистам, но теперь, когда он сделался поэтом и слава его, как гения, распространяется по всей Германии, он должен быть на виду; мы не позволим ему прятаться, не станем потакать его причудам.
– Не возлагайте слишком больших надежд на Вальтера, как на поэта, – возразил Беренд, покачав головой. – Я опасаюсь, что он отложит в сторону вместе с военным мундиром и свою поэзию. Боюсь, что он снова зароется в книги, замкнется еще больше в своей науке, отгородится от внешнего мира и через год придет в такое состояние, в каком был до начала войны.
– Нет, нет, этого не будет! – испуганно воскликнул Стефан.
– А я думаю, что будет, судя по его настроению. При всей гениальности Вальтера ему не хватает энергии для борьбы с теми элементами повседневной жизни, которые притупляют вдохновение, мешают творчеству. Кроме того, у него нет уверенности в себе, он нуждается в постоянном поощрении. Если бы возле него был близкий друг, человек, который стал бы между ним и буднями жизни, ежедневно и ежечасно втягивал его в радости бытия, внушал уверенность в себе и возбуждал честолюбие, тогда из Вальтера вышел бы великий поэт, а при его пассивном отношении к жизни… И еще эта несчастная любовь…
– Несчастная любовь? – воскликнул Стефан, вскакивая со своего места и с удивлением глядя на Беренда. – Несчастная любовь? Господи, неужели наш профессор влюбился?
– Нет, я не знаю, – поспешно возразил Беренд, прикусив язык. – Я только высказываю предположение.
Однако Стефан не поверил ему.
– Пожалуйста, не выдумывайте. Раз уж проболтались, так говорите всю правду. В кого влюблен профессор? Когда это случилось? Почему его любовь несчастна? Вероятно, она – француженка, и со стороны ее родителей встретились препятствия? Национальная вражда… не правда ли?
– Ничего не знаю! – твердо заявил Беренд.
– Вы прямо невыносимы со своим вечным «не знаю», – проворчал Стефан. – Я убежден, что вам все прекрасно известно, и не понимаю, почему вы делаете из этого тайну. Кажется, вы можете положиться на мою скромность?
– Повторяю вам, – это – только мое предположение. Вы знаете замкнутость Вальтера; он никогда не сказал бы ничего, если бы даже мое предположение оказалось верным. Во всяком случае, я убедительно прошу вас ничего не говорить по поводу моего подозрения кому бы то ни было, даже вашей супруге.
– Боже сохрани! – воскликнул Стефан, осторожно покосившись на дверь, за которой скрылась его жена. – Боже сохрани, ей ничего нельзя говорить. Она поднимет на ноги все женское население Б., если сообщить ей такую новость. В глазах наших дам Фернов – и так герой, а если его еще окружить ореолом безнадежной любви, то он совершенно погибнет от романтического участия к его судьбе всех кумушек города. Вот уж никогда не подумал бы, что наш робкий, болезненный профессор так быстро преобразится и физически, и морально, и умственно. Он идет на войну, сражается, как герой, пишет стихи и, в конце концов, влюбляется. Прямо поразительно!
– Извините меня, но мне нужно уйти, – сказал Беренд, видимо не желавший говорить на эту тему.
– Идите с Богом, – сердито ответил Стефан, – ведь от вас все равно не выжмешь ни слова. Пусть только профессор приедет сюда, я ему хорошенько намылю голову; он еще смеет поддаваться унынию!
Беренд слегка усмехнулся.
– Попробуйте! Я уже принимал все меры, чтобы образумить его, но с этой болезненной меланхолией ничего не поделаешь.
Молодой врач ушел, оставив Стефана в дурном расположении духа. Праздничное настроение, вызванное предполагаемым приездом Фернова, было испорчено сообщением Беренда; если бы даже профессор и приехал, то, судя по словам его друга, вряд ли оценил торжественную встречу, приготовленную его домохозяином. Следовательно, нечего было ожидать, что его обрадует сюрприз доктора Стефана, который находил, что со смертью Фридриха все пошло вверх дном.
Смерть племянника очень подействовала на Стефана и его жену; они не могли забыть, что расстались с Фридрихом, как со слугой, а вернулся он к ним в роскошном гробу, в качестве ближайшего родственника. Их обоих, точно так же, как и Джен, мучило сознание вины перед тем, кого они все тщетно искали, на чьи поиски тратили тысячи; а он жил рядом с ними, под одной кровлей, но не пользовался и сотой долей благ и привилегий, на которые имел право. Бедный Фридрих был благодарен даже за то немногое добро, что видел от Стефанов.
Кто же мог подумать, что Фридрих Эрдман, которого профессор Фернов привез в Б. в качестве слуги, и пропавший сын миллионера Фриц Форест – одно и то же лицо? Фамилия, которую Фридрих унаследовал от своего приемного отца, ввела его родственников в заблуждение. Называйся он Форестом, вероятно, все сейчас же обнаружилось бы.