И сейчас не возник.
— Мне надо ехать, — сказал я толстухе.
— Да ты, видать, и не мужчина! — фыркнула она.
— Возможно.
— Да ты просто faradoon, который ведет себя как пугливая девчонка!
— А ты жирная свинья, и рожа у тебя кирпича просит!
— Кто жирная?
Я опрометью бросился к машине.
Вернувшись в Кандагар, я смог-таки найти заправку. Там мне залили полный бак и все пятигаллоновые канистры, а потом я остановился около продуктовой лавки и загрузился провизией. Анардару от Кандагара отделяли триста миль бездорожья, и я не мог себе даже приблизительно представить, сколько времени займет этот кросс по пересеченной местности и удастся ли мне на маршруте найти еду и питье. Я закупил гору чуреков и большую голову сыра, а для утоления жажды взял два ящика «кока-колы».
А ничего другого там и быть не могло: ассортимент везде одинаковый. В тех уголках света, где туземцы слыхом не слыхивали об Америке, все пьют «кока-колу». Детишки в странах Азии и Африки привыкают к этому напитку прежде, чем у них выпадают молочные зубы, так что «кока-кола» проходит первый тест на вкусовые качества уже у малышей. Для жителей самых глухих деревень на разных континентах знание английского языка начинается — а нередко и ограничивается — двумя словами: «кока» и «кола».
Русские пока что не сумели ее изобрести. Просто их шпионам до сих пор не удалось взломать мудреную систему защиты сейфа в Атланте, где хранится формула приготовления «кока-колы», охраняемая строже, чем атомные секреты Пентагона. Все попытки разгадать эту формулу сугубо химическим способом пока что окончились полным провалом. Никто толком даже и не знает состава этой самой «кока-колы».
Я уплел чурек, поел сыру, выпил теплой кока-колы.
И выехал на маршрут.
Глава 12
Злая волшебница Бастинда, поселившаяся в западной части Афганистана, лишилась глаза от некоей таинственной болезни. Ей не пришло в голову заменить его стеклянным. И черную повязку она не напялила. И майку с эмблемой группы «Блэк саббат» не носила, что и к лучшему, иначе она бы сильно подпортила им имидж в глазах фанатов. Если отвлечься от зияющей пустоты глазницы с багровым окоемом, никакое особое безобразие эту мадам не отличало. У нее оказалось ладно скроенное тело, а лицо в молодости можно было, наверное, назвать даже привлекательным.
Но она с лихвой компенсировала недостаток физического уродства вонью. Это была самая вонючая в мире представительница женского пола, и, чтобы сделать такое умозаключение, мне вовсе необязательно перенюхать всех женщин мира. Она вся смердела: от ее зловонного дыхания могла бы прокиснуть «кока-кола» в моем багажнике, а постоянно испускаемые ею кишечные ветры позволяли прийти к выводу, что она всю жизнь питалась исключительно тушеными бобами с луком. Готов поспорить, что она в жизни ни разу не мылась, а если бы это и случилось, то все рыбы в окрестных водоемах передохли бы от отравления.
— Ты от Амануллы! — Хлопнув меня по спине, она приблизила свой губастый рот к моему уху и начала доверительно шептать. Я успел сделать глубокий вдох и задержать дыхание. — Он мой хороший дружочек! — прошипела она. Английская орфоэпия не позволяет шипеть, зато в афганском языке полным-полно шипящих звуков). — Очень хороший дружочек! Он снабжает меня лучшими кошечками. Сам ведь знаешь, с этими maradoosh каши не сваришь… И мужчинам не угодишь: то у девочек личики уродливые, то у них месячные, то они болеют, то умирают… А частенько у них бывают дурные болезни, и мужчины потом жалуются: то у них член горит, весь в огне, то его точно кислотой облили… Но Аманулла мне всегда присылает самых лучших, самых красивых… Пальчики оближешь! А лучший цветок в моем доме — та девушка, которую мне продал Аманулла.
— Одну из них он не должен был тебе продавать. Я приехал ее выкупить.
— Я своих девушек не продаю, kazzih.
— Но Аманулла хочет сам ее купить. Я его представитель.
— Да что ты?
Я показал ей письмо.
— Видишь? Он заплатит тебе за эту девушку, причем заплатит любую цену, которую ты назовешь. И ты, естественно, знаешь, что Аманулла человек слова, его обещанию можно доверять.
— Это так.
— Ту девушку зовут Федра Харроу. А может быть, она называет себя Дебора Гурвиц.
— Так ты не знаешь ее имени?
— Знаю. Одно из этих двух.
— Но мне незнакомы эти имена, ни то ни другое, — ответила она, громко пукнув. Я невольно отшатнулся. — Когда они сюда поступают, я даю им всем новые имена. И они привыкают к ним так же хорошо, как и к своей новой жизни. Старые имена им ничего не говорят: старые имена похоронены под новыми именами.
— Понятно.
— Эти два имени мне ничего не говорят.
Тогда я вынул фотографию и показал ее бандерше. Она с интересом подалась вперед, и ее черные патлы хлестнули меня по носу. Ее волосы источали тошнотворный дух. От него у меня заколдобился мозг, не говоря уж о ноздрях. Мои ко всему привыкшие рецепторы обоняния онемели. Я съежился от ее смрада, а она отпрянула от фотографии.
— Это та, кто жива! — прошипела одноглазая.
Как правило, слышишь не только слова, но и саму мысль, ими изреченную. В противном случае мы бы просто не смогли говорить и одновременно надеяться на взаимопонимание собеседника. Поэтому мне послышалось, что она сказала следующее:
— Это та, которая не жива.
Что было куда логичнее услышать. Ведь странно даже предположить, что может найтись человек, который взглянет на фотографию и в ужасе отпрянет, поняв, что изображенный на фото оригинал жив. Наша некрофильская цивилизация, вероятно, успешно движется этим курсом, но не настолько же далеко мы уже зашли, ей-богу…
Словом, как мне послышалось, она сказала, что Федра мертва.
С течением времени человек постепенно превращается в свой отвлеченный образ, начинает играть некую роль в пьесе собственной жизни. Лишь некий психологический шок может заставить тебя сделать переоценку твоего отношения к знакомому или близкому человеку. Помню, моя мама говаривала в штуку, что я сумею оценить ее по-настоящему только после ее кончины. Это она говорила несерьезно. Наверное, она считала слезливую пошлость расхожего клише про любовь к покойникам удачной остротой. Ведь я ее и вправду очень ценил, мы были большими друзьями. Но вот как-то мне позвонила тетушка и сообщила упавшим голосом, что мама умерла. Только тогда я понял, как она была права: я не ценил маму при жизни так, как оценил после смерти.
Я спросил:
— Эта девушка умерла?
Возникла неловкая пауза. А затем на меня извергся словесный поток. Учитывая источаемое ее ртом и заднепроходным отверстием зловоние, надо бы сказать: словесный понос.
— Да, да, да, kazzih. Ты прав, ты прав, ты прав! Она умерла, умерла, умерла!
— Хватит болтать чушь!
— То есть?
— «Та, кто жива»! — процитировал я. — В первый момент я не так тебя понял. Когда ты увидела ее фотографию, ты перепугалась. А когда я сказал, что она умерла, обрадовалась… Где она?
— Уходи, kazzih!
Я расправил плечи и грозно поглядел на нее.
— Где она? Почему ты мне лжешь?
— Phuc'mi!
— Ни за что — даже если бы ты осталась последней женщиной на планете!
— Phuc'mi!
— Не понимаю! На моем языке, языке далекой заморской страны, эти два слова обозначают нечто вполне определенное. Но я не силен в пушту, и выражение, которое ты произнесла, мне незнакомо.