Долматов с печалью смотрел в девичье лицо, освещенное дрожащим светом лампадки.
– Значит, вы теперь совсем одна?
– Только бабушка… да вот вы у меня на всем белом свете! – Маша положила голову ему на грудь, словно ища помощи и защиты. – Поправитесь, станем в Крым пробираться. Там, говорят, красных нет. Я для вас и одежу крестьянскую приготовила. Уж как хотите, а я вас не оставлю, Андрей Петрович…
Долматов поднял руку, провел ладонью по ее волосам. Она затихла. Слышно было, как тикают ходики на стене – снова дача, детство, мама только что пришла и перекрестила их на ночь. Они лежат в кроватках, малые дети. Завтра ждет их купанье в речке, рыбалка.
– Милый мой, хороший, – шептала Маша. – Одно мне теперь на свете счастье!
Лампа погасла, комната погрузилась во мрак. Слышно было, как вернулась старуха, тяжело опустилась перед иконами на молитву.
– Боже святый и во святых почиваяй, трисвятым гласом на небеси от Ангел воспеваемый, на земли от человек во святых Своих хвалимый…
Снова начинался жар. Дрожали солнечные блики на воде; неслись, катились обрывки бреда. Вот он идет вдоль берега, собирая в ладонь землянику. А вот уже по Вознесенскому проспекту в кадетской длинной шинели. И тут же молодой поручик скачет через парк, и девушка в летней шляпке падает на тропинке, рассыпая цветы. Смешались детские дачные дни и прогулки в усадьбе, катание на лодке по озеру и переправа через Дунай. А вот перекресток около моста, идет снег, тишина. Маленькая рука в черной перчатке доверчиво лежит на рукаве его шинели. Он смотрит в милое, печальное лицо, как умирающий смотрит в небо, ища ответа и спасения.
И вот он в госпитале, в комнатке под крышей. Перед ним стоит Вера Александровна, доверчиво запрокинув голову. Он склоняется к ней, слышит ее легкий вздох. Но он уже знает, что сейчас в дверь постучат и оборвут эту минуту счастья, украденную у войны.
– Не уходи! Не покидай меня, – взмолился он во сне.
И нежный, отдаленный шепот отвечал:
– Я здесь, родной мой. Я с тобой.
Вера была с ним, он чувствовал ее горячее дыхание на своих губах. Легкие волосы текли сквозь его пальцы. Страсть и биение их сердец соединялись в музыку, величественную и прекрасную. Под эту музыку разворачивалось в бесконечности огромное небо, полное звезд и планет. Он не мог дышать от счастья, от красоты этой картины, увиденной в глазах возлюбленной.
Слепящий луч осветил дорогу, удивительно гладкую и прямую. По ней неслись стеклянные блестящие капсулы автомобилей, и в одной из этих капсул Долматов увидел себя – в странной одежде, с обнаженными до предплечий руками. Он держал возле уха черную коробку не больше портсигара и что-то говорил в нее. Дорога проходила над мостом, и сверху виден был огромный каменный город.
В эту секунду ротмистр Долматов услышал собственный свой голос. «Смерти нет. Познав любовь, ты познаешь великий дух живой материи. И часть твоей души, принадлежащая другому человеку, останется навечно жить в движении облаков и звезд и в тайной памяти людей, которые придут на эту землю».
Он пробудился, услышав отдаленный шум дождя по крыше, и, приподнявшись на постели, окликнул:
– Вера?..
Вокруг был сумеречный свет и темные бревна сруба. Он лежал за занавеской в крестьянской избе, и купеческая дочка Маша, стиравшая в корыте белье, обернулась к нему с досадой.
– Нет здесь вашей Веры, Андрей Петрович. Бредили вы!
Накинув на голову платок, Маша подняла тяжелое корыто и вышла в сени.
Через день Долматов начал вставать. Старуха растопила баню, чтобы «смыть болезнь». Парить его, бить дубовым веником пришел глухой старик Егорыч.
После очистительного пара Долматов почувствовал себя почти здоровым. Марья Кирилловна каждый день меняла перевязку на его плече, и неглубокая рана стала затягиваться новой кожей. Он даже взялся выполнять кое-какую работу по дому, видя, что и старуха, и Маша рады этой помощи.
Долматов понимал – женщины надеются, что он останется с ними, защитником и кормильцем. Марья Кирилловна прислуживала ему истово и самоотверженно, и ротмистр иногда представлял, что эта несчастная девушка и в самом деле может стать ему близка. Но мысли эти держались недолго. После чудесного сна, в котором он увидел Веру, Долматов ощутил неожиданный в его положении покой. Он знал уже, что не станет прятаться в погребе или бежать за границу. Он положился на судьбу, которая вела его по своему неотвратимому пути. Он ждал, когда ему будет явлен очередной ее знак, и ждать случилось недолго.