Затем он начал говорить пьяные комплименты, попытался обнять Ирину. Она поднялась. Он пошел провожать. На улице протрезвел, извинился.
– Я ведь окончил с отличием Санкт-Петербургский университет, имею золотую медаль. Занимался научной работой, хотел преподавать. Социология, общественные формации. Спенсер, Зомбарт, Маркс. Кто бы подумал, что красные решатся осуществить на практике этот жуткий эксперимент? Знаете, я был в Петрограде до конца восемнадцатого года. Жил вблизи Петропавловской крепости. Было невозможно спать, каждую ночь слышалась стрельба. Мы знали, что это расстрелы, что завтра могут прийти по нашу душу.
По бульварам неспешно двигалась нарядная гуляющая публика. Вечерний весенний Париж по-прежнему пленял очарованием. Столица мира, законодатель мод сверкал огнями, улыбками и щиколотками юных девушек, надевших смелые юбки, обрезавших косы. Здесь никто не хотел вспоминать агонию недавней сокрушительной войны, не помнил Марны и Вердена, газовых атак, разрушенных соборов. Им не было дела до своих покойников, что уж говорить про чужих?
– Вы помните легенду о Вавилонской башне? – спросил вдруг Василий Григорьевич, протирая очки. – Бог наказал людей, разделив языки, отняв у них умение понимать друг друга. Я думаю, эта притча о нас. О России. Мы считались одним народом, но говорили и думали на разных языках.
– Я согласна с вами, мы мало знали свой народ, – проговорила Ирина.
– Да, да! Нам говорили, что простые люди терпеливы, послушны, богомольны. Что они любят царя. А теперь они скинули и царя, и кресты с церквей. Теперь там повсюду новый, собачий язык. «Ревком», «ВэЧэКа», «Моссельпром». И новые поэты, ученые и журналисты, научившиеся изъясняться на этом лающем наречии… Когда я думаю об этом… Мне кажется иногда, что я схожу с ума.
Они уже подошли к дому. Василий Григорьевич спохватился, что ничего не спросил о жизни Ирины.
– Вы, наверное, замужем? Как поживают ваша матушка, сестрица? Они тоже здесь?
– Все они умерли.
Он вздохнул.
– Ну, может, так-то и лучше. Иногда завидуешь мертвым. В Крыму я столько насмотрелся смертей, что начал относиться ко всему философски.
– Вы тоже были в Крыму?
Ирина живо вспомнила бронепоезд с литерным вагоном, красные отряды, обстрел. Прибытие в Одессу. Тогда Михаил Иванович проявил новые чудеса предприимчивости. Принял участие в совещании Конституционно-демократической партии в Гаспре, был даже выбран министром Крымского краевого правительства. Но повернуть вспять время невозможно. Скоро ветер истории погнал их дальше по Европе. Сицилия, Неаполь, Марсель. Париж.
– Как же-с, оттуда и спасался вместе с врангелевцами, – сообщил Василий Григорьевич. – Успел даже, представьте, послужить писарем в бывшем доблестном конной гвардии полку.
– В Конном полку служил наш кузен, Алеша Репнин. Он умер от раны в госпитале. А еще Андрей Петрович Долматов, штабс-ротмистр. Он был обручен с моей сестрой.
– Да, я помню Долматова, прекрасно помню – он ведь бывал у вас в доме тогда, в четырнадцатом году. Герой. Погиб на Кубани. Мне говорил о нем полковник фон Ливен. Тоже сгинул. Царствие небесное.
Ирина сжала руку, впилась в свою ладонь ногтями, чтобы не выдать волнения. Сама не зная отчего, в последние дни она все думала про Ивана Карловича, молилась за него. Как страшно она сожалела порой, что ее первая чистая страсть отдана была человеку чужому, который хотел владеть ею из одного тщеславия, которого она так и не смогла полюбить. Как повернулась бы жизнь, если бы тогда, в семнадцатом году, ей не пришлось бы спасать мать и сестру, которым теперь уж не нужны были ее жертвы?
Ни одному человеку княжна Ирина не рассказывала, что здесь, в Париже, она каждый день ждала вестей от барона. Верила, что жив. Воображала, как однажды он появится на пороге дома и позовет ее с собой. И она пойдет без колебаний, в чем была, бросив наряды и драгоценности. Эта мечта была такой живой и убедительной, что ее крушение казалось катастрофой.
– Барон погиб? Вы точно знаете?
– Да, на моих глазах. Вместе отплывали из Керчи. Я на грузовом судне, а он распоряжался погрузкой на эсминец «Живой». Попали в семибалльный шторм, «Живой» затонул. Триста человек. Нас тоже болтало страшно. Не чаяли, как добрались в Константинополь.
Все закружилось перед глазами, Ирина задыхалась. Она взялась за решетку ворот, у которых они стояли. Ей стоило огромного труда справиться с подступающими слезами.