Выбрать главу

Мне вспомнилось, как однажды мы пришли сюда с отцом, и я спросила: “Мама постоянно плачет. Она думает, что я умру?” Он ответил, что она плачет по другому поводу, и тогда я поинтересовалась: “Я тяжело больна?” Отец сказал, что я слишком много фантазирую, а умение мечтать — это вовсе не та болезнь, из-за которой стоит лечиться.

Я просидела у воды, промочив шорты, глядя на кружащих над морем птиц. Волны набегали пеной, приносили на берег новые серые камушки.

Меня одолевала мысль, которую я гнала прочь. Мейс умерла? Она ускользала от меня под натиском других несомненно важных мыслей: сколько шагов я сделала, добираясь сюда от магазина, что если перемножить несколько трехзначных чисел, сколько энергии содержится в одном грамме ядерного топлива…

Я отключила телефон, достала спички и разожгла костер.

Над пляжем медленно сгущались сумерки, над водой закружил холодный ветер. Волны шумели: “Осторожней, Кесссс…”

Я впервые планировала ночевать не дома, а под открытым небом.

Достав кукурузные чипсы, я уселась у огня, скрестив ноги.

Где-то далеко слышался смех и рев мотора. Я чувствовала себя причастной к ночной жизни, взрослой жизни. Это, как быть первооткрывателем!

— Господи, ты же простынешь, Кессиди! — услышала я знакомый голос и обернулась.

Сестра стояла поодаль, сложив на груди руки. В коротких джинсовых шортах и розовом топе на тонких бретелях.

— Мейс? — протянула я удивленно. — Как ты здесь…

— Ты собралась ночевать на песке, как краб, Кесс, — она медленно двинулась ко мне.

Свет костра выхватил из сумерек ее тонкую фигуру. Бледное лицо было весело.

— Послушай, мама места себе не находит. Зачем ты расстраиваешь ее, Кесс? Ты должна быть послушной девочкой, ты помнишь?

Я жадно глядела на Мейси, будто особо сильный порыв ветра мог заставить ее исчезнуть. Такую родную и такую любимую. Я смутно вспомнила, как прижимала к губам ее руку, как она смотрела на меня долгим немигающим взглядом, как спрашивала требовательно: “Ты будешь послушной, Кесси. Обещай, что будешь!” И я была послушной до сего момента, а теперь…

— Мейс, ты опять уедешь? — спросила я.

— Немного побуду с тобой, ты не против? — и она уселась рядом.

Я уловила запах: фруктового шампуня и сладких духов. Ее длинные светлые волосы коснулись моего плеча.

— Ты умеешь хранить тайны, Кесс? — вдруг спросила она меня.

Ее шепот звучал где-то у меня в голове.

— Да, Мейс.

— Тогда слушай, — я чувствовала шевеление ее губ на моей щеке, — ты вовсе не сумасшедшая, Кессиди. Ты никогда не была сумасшедшей. А теперь… Проснись, Кессиди, твою мать! Проснись! Проснись, я сказал!

Тело не повиновалось мне больше. Я тянулась, что было сил, стараясь поймать этот голос, понять, кому он принадлежит.

С трудом приоткрыв глаза, я увидела, что небо над морем просветлело. Тяжелые, серые волны перекатывались у берега, шумели, точно стальные пластины. Мою голову сжимали чужие руки.

— Твою мать, Кесс! — кричал надо мной Тайлер. — Ты… черт, зачем ты отключила телефон!

Он сидел на коленях в песке, держа меня у груди, точно ребенка. Его ладонь огладила мою щеку, пальцы прошлись по разбитой губе.

Язык во рту плохо ворочался, распух, но я все равно сказала:

— Ты знаешь, что делает героя героем, Тайлер?

— Не сейчас, Кесс.

— Он рождается и умирает ради цели. Я ведь не сумасшедшая, правда?

— Ну разумеется, нет.

— У меня снова был приступ, — произнесла я вполне осознанно. — У меня эпилепсия. Три года ремиссии, и вот опять. Это никогда не пройдет.

— Подумаешь, — услышала я его рассеянный ответ.

— Я смогу стать моделью, а? — усмехнулась. — Со всем этим…

— Знаешь, что делает героя героем, Кесс? — вдруг спросил он.

— А?

— Вера.

— Чего?

— Вера в то, что все получится. Не смотри так, Кессиди. Я, черт, стараюсь следовать твоей религии! Не смейся надо мной! Проклятье…

Я уткнулась лицом в его шею.

— Отвезти тебя домой, малышка? — сказал он, когда утих мой смех.

Я завертела головой.

— Я больше не поеду домой, Тайлер. И ты больше не будешь пить, — мне казалось, что мои слова станут пророческими, однако, я не была провидицей, и совсем скоро убедилась, как слаб человек, сдавшийся воле привычки.

Если бы можно было сфотографировать лицо вызванной Тайлером уборщицы в тот момент, когда она переступила порог его квартиры, он бы сделал это, не раздумывая.

Теперь она, кажется, взглянула на Шоу другими глазами, с опаской и осторожностью. Медленно прошагав в гостиную, она, похоже, оценила сколько столетий займет у нее уборка.