Мне вспомнилось, как однажды мы пришли сюда с отцом, и я спросила: “Мама постоянно плачет. Она думает, что я умру?” Он ответил, что она плачет по другому поводу, и тогда я поинтересовалась: “Я тяжело больна?” Отец сказал, что я слишком много фантазирую, а умение мечтать — это вовсе не та болезнь, из-за которой стоит лечиться.
Я просидела у воды, промочив шорты, глядя на кружащих над морем птиц. Волны набегали пеной, приносили на берег новые серые камушки.
Меня одолевала мысль, которую я гнала прочь. Мейс умерла? Она ускользала от меня под натиском других несомненно важных мыслей: сколько шагов я сделала, добираясь сюда от магазина, что если перемножить несколько трехзначных чисел, сколько энергии содержится в одном грамме ядерного топлива…
Я отключила телефон, достала спички и разожгла костер.
Над пляжем медленно сгущались сумерки, над водой закружил холодный ветер. Волны шумели: “Осторожней, Кесссс…”
Я впервые планировала ночевать не дома, а под открытым небом.
Достав кукурузные чипсы, я уселась у огня, скрестив ноги.
Где-то далеко слышался смех и рев мотора. Я чувствовала себя причастной к ночной жизни, взрослой жизни. Это, как быть первооткрывателем!
— Господи, ты же простынешь, Кессиди! — услышала я знакомый голос и обернулась.
Сестра стояла поодаль, сложив на груди руки. В коротких джинсовых шортах и розовом топе на тонких бретелях.
— Мейс? — протянула я удивленно. — Как ты здесь…
— Ты собралась ночевать на песке, как краб, Кесс, — она медленно двинулась ко мне.
Свет костра выхватил из сумерек ее тонкую фигуру. Бледное лицо было весело.
— Послушай, мама места себе не находит. Зачем ты расстраиваешь ее, Кесс? Ты должна быть послушной девочкой, ты помнишь?
Я жадно глядела на Мейси, будто особо сильный порыв ветра мог заставить ее исчезнуть. Такую родную и такую любимую. Я смутно вспомнила, как прижимала к губам ее руку, как она смотрела на меня долгим немигающим взглядом, как спрашивала требовательно: “Ты будешь послушной, Кесси. Обещай, что будешь!” И я была послушной до сего момента, а теперь…
— Мейс, ты опять уедешь? — спросила я.
— Немного побуду с тобой, ты не против? — и она уселась рядом.
Я уловила запах: фруктового шампуня и сладких духов. Ее длинные светлые волосы коснулись моего плеча.
— Ты умеешь хранить тайны, Кесс? — вдруг спросила она меня.
Ее шепот звучал где-то у меня в голове.
— Да, Мейс.
— Тогда слушай, — я чувствовала шевеление ее губ на моей щеке, — ты вовсе не сумасшедшая, Кессиди. Ты никогда не была сумасшедшей. А теперь… Проснись, Кессиди, твою мать! Проснись! Проснись, я сказал!
Тело не повиновалось мне больше. Я тянулась, что было сил, стараясь поймать этот голос, понять, кому он принадлежит.
С трудом приоткрыв глаза, я увидела, что небо над морем просветлело. Тяжелые, серые волны перекатывались у берега, шумели, точно стальные пластины. Мою голову сжимали чужие руки.
— Твою мать, Кесс! — кричал надо мной Тайлер. — Ты… черт, зачем ты отключила телефон!
Он сидел на коленях в песке, держа меня у груди, точно ребенка. Его ладонь огладила мою щеку, пальцы прошлись по разбитой губе.
Язык во рту плохо ворочался, распух, но я все равно сказала:
— Ты знаешь, что делает героя героем, Тайлер?
— Не сейчас, Кесс.
— Он рождается и умирает ради цели. Я ведь не сумасшедшая, правда?
— Ну разумеется, нет.
— У меня снова был приступ, — произнесла я вполне осознанно. — У меня эпилепсия. Три года ремиссии, и вот опять. Это никогда не пройдет.
— Подумаешь, — услышала я его рассеянный ответ.
— Я смогу стать моделью, а? — усмехнулась. — Со всем этим…
— Знаешь, что делает героя героем, Кесс? — вдруг спросил он.
— А?
— Вера.
— Чего?
— Вера в то, что все получится. Не смотри так, Кессиди. Я, черт, стараюсь следовать твоей религии! Не смейся надо мной! Проклятье…
Я уткнулась лицом в его шею.
— Отвезти тебя домой, малышка? — сказал он, когда утих мой смех.
Я завертела головой.
— Я больше не поеду домой, Тайлер. И ты больше не будешь пить, — мне казалось, что мои слова станут пророческими, однако, я не была провидицей, и совсем скоро убедилась, как слаб человек, сдавшийся воле привычки.
Если бы можно было сфотографировать лицо вызванной Тайлером уборщицы в тот момент, когда она переступила порог его квартиры, он бы сделал это, не раздумывая.
Теперь она, кажется, взглянула на Шоу другими глазами, с опаской и осторожностью. Медленно прошагав в гостиную, она, похоже, оценила сколько столетий займет у нее уборка.