Он знал, что жив, когда проснулся в следующий раз, потому что звезды были на том же месте, и он мог видеть высокую стройную фигуру с гривой темных волос, вырисовывающуюся на фоне них. — Мейв? — Имя прозвучало как рычание недельного щенка.
Она не двигалась, и сначала он испугался, что это очередной сон, но в конце концов она повернулась, и часть лунного света осветила ее лицо. Она изменилась, он это сразу увидел. Его подсознание нарисовало ее такой, какой она когда-то была, но голод и горе расплавили плоть на ее костях. Теперь темные тени и глубокие впадины резко выделялись на фоне ее молочно-бледной кожи, подчеркивая каждую плоскость и придавая ей неприступный, неулыбчивый вид гораздо старшей женщины. «Она по-прежнему прекрасна», — подумал он, но прекрасна по-другому: так, как прекрасный меч может быть одновременно красивым и опасным.
Он лежал на жесткой деревянной кровати с заплесневевшим одеялом из грубой шерсти, натянутым до шеи, и не осознавал, насколько ослабел, пока не попытался подняться. Его перевязанная голова пульсировала, как будто она вот-вот разорвется, и каждая конечность весила больше, чем он мог поднять. Она заметила его борьбу и быстро пересекла комнату, чтобы налить жидкость из глиняного кувшина в чашку. Но когда она поднесла чашку к его губам, он уловил запах настоянного на травах пива, которое Киран дал ему в лесу, и инстинктивно понял, что именно это заставило его уснуть.
Он повернул голову в одну сторону. — Нет, — прошептал он. — Скажи мне.
Пелена упала на ее глаза, и он сначала подумал, что она собирается отказать ему, но после минутного колебания она заговорила тихо, устремив глаза в какую-то далекую точку за окном.
Она рассказала, как Боудикка двинулась на юг во главе тридцатитысячной армии, сжигая и убивая на своем пути все, что было запятнано контактом с презираемыми римлянами, и как их ряды пополнялись отрядами воинов катувеллаунов и триновантов. — Каждый сражался, чтобы превзойти другого в своей доблести на поле боя и в своей жестокости, потому что каждый чувствовал, что больше всего пострадал от рук вашего народа, — объяснила Мейв, как будто это каким-то образом оправдывало жестокость: насаживание на кол, сожжение и изнасилования.
Из всех римских сооружений храм Клавдия символизировал позор оккупации, и Боудикка использовала этот символ, чтобы раздуть пламя ненависти своих последователей в ад бездумной и беспрекословной ярости. — Она приказала им осквернить образ бога, разрушить храм, камень за камнем, и бросить его в реку. Это мерзость на этой земле, сказала она им, и мы сотрем это из памяти, как сотрем из памяти римлян.
Когда они достигли склона к северу от Колонии и посмотрели вниз на жалкие силы, стоявшие перед ними, воины Боудикки смеялись над перспективой встречи со стариками ополчения. Другие, более опытные в войне, советовали быть осторожными, но победили молодые люди. Итак, Боудикка отправила их по мосту на верную смерть.
— Три тысячи убитых и еще три тысячи с ранениями, которые не позволят им сражаться еще много недель, — пожаловалась Мейв. — Они были сильнейшими защитниками трех племен, и она не может позволить себе их потерю.
К тому времени, как Боудикка добралась до храма, она ожидала увидеть его объятым пламенем и с опрокинутые статуями. Она бушевала и рвала на себе волосы и требовала, чтобы храм был взят до наступления темноты и уничтожен до рассвета. Но римляне в храме сопротивлялись ей еще два дня, и, расстроенная, она повела свою армию к Лондиниуму, прежде чем увидела его разрушение.
— Остальное ты знаешь, — сказала Мейв. — Они никого не пощадили.
У него было много вопросов, но ни один из них не оставался в его голове достаточно долго, чтобы полностью сформироваться. В конце концов он понял, что есть только одна вещь, которую ему действительно нужно знать.
— Почему я живу, когда все остальные умерли?
Мейв посмотрела на него странным, фееричным взглядом, и он осознал присутствие третьего в комнате. Фигура в капюшоне поднялась из тени рядом с дверью и похромала к кровати. Валерий узнал его из своих снов и почувствовал, как по нему пробежала дрожь. Капюшон медленно откинулся назад, и он посмотрел в лицо монстра.
Меч Креспо ударил Кирана высоко в левую часть лба, расколов скальп и череп, прежде чем он пронзил его лицо по диагонали. Сила удара разрушила левую глазницу и превратила глаз в красную кашицу, которая была похожа на жерло вулкана. Безжалостно лезвие меча вонзилось в переносицу элегантного носа ицена, раздробив кость и хрящ и оставив зияющую полость с розовыми губами, через которую со свистом вырывалось его дыхание. Наконец лезвие содрало плоть с его верхней правой губы и удалило три зуба, прежде чем сломать нижнюю челюсть, которая теперь висела неестественно низко, из-за чего его лицо постоянно наклонялось вбок. Результатом стала мерзость человеческого облика. Когда он заговорил, это было на британском языке, и двигалась только левая сторона его рта, так что слова звучали гортанно, в виде неразборчивого бормотания, которое все же сумело передать силу его гнева. Мейв перевела слова его слова.