Громова проводили прямо в кабинет Тварина на последнем этаже, откуда открывалась панорама всего города.
Сергей Тварин чем-то походил на большое старое кожаное кресло, потёртое и помятое – одутловатое лицо с заплывшими жиром глазками не отошло ещё от неспокойного сна. Он был в тёмно-красном халате и мягких тапочках.
Медленно передвигая ноги, качаясь, как маятник, он сделал несколько шагов навстречу Громову. Обхватив его ладонь своей огромной рукой, он сильно сжал её.
– Здравствуйте, мы вас ждали, – прокряхтел Сергей, – очень рады видеть. Посмотрите только, что у нас тут происходит, – он подошёл к окну и поглядел вниз, где уже завязалась потасовка. Люди – маленькие точки – быстро двигались из стороны в сторону, вились по кругу, сцепляясь и снова расцепляясь.
Громов, молча, встал рядом с ним и тоже посмотрел вниз. Полицейские заламывали руки и вели кого-то к тёмно-серому прямоугольнику – полицейскому грузовику. У него было одно желание: побыстрее всё решить и улететь обратно, в Москву, желательно, этим же вечером. Он думал о чём-то постороннем, отрешённо глядя в окно.
Сергей Тварин говорил медленно, как будто повторяя заученный текст. Имени он не называл, но и так было понятно, что речь идёт о Фёдоре: «хорошее воспитание», «любящая семья», «отличный парень». Все эти слова Громов уже слышал, когда встречался со старшим Твариным раньше. Но сейчас он их совершенно не слушал, думая о чём-то своём. Заставив себя сконцентрироваться, он резко перебил бубнящего оправдания отца.
– Вы предложили какую-нибудь более весомую компенсацию?
Тот чуть растерялся, но, немного подумав, ответил, что двум семьям пострадавших предложил по квартире и автомобилю, на что те согласились и забрали заявления на Фёдора, осталось только подписать бумаги о собственности. Так что суд перенесли, дата пока не известна.
Но отец одной из погибших на контакт никак не идёт, даже звонит родителям двух других пострадавших и призывает их «опомниться». Именно по его наущению проходят все эти митинги и демонстрации, участники которых требуют тюремного срока для пьяного водителя; именно с его подачи дело получило столь серьёзный оборот.
Тварин, покачиваясь и держа руки за спиной, подошёл к столу.
– Лет этак шесть-восемь назад, – говорил он громко и чётко, как будто кабинет был полон народу, – все бы сидели ровно и молчали. А десять назад вообще нашли бы этого персонажа в подъезде с пробитой головой.
– Но, увы, – продолжил он после паузы, – времена меняются, и, если у нас не получается направить народные эмоции в нужное нам русло, приходится, по мере возможности, возглавлять их. Я жду ваших предложений, Александр Сергеевич, – заключил он.
Громов чуть подумал.
– Проломленная голова в подъезде строго противопоказана. Когда дело приобретает такой резонанс, нечто подобное похоже «на удачную попытку суицида». Вас закопают вместе с ним. Вариантов остается немного. – Громов был серьёзен. – Я поговорю с отцом девки, посмотрю, что можно сделать. Ещё отложить дату суда мы точно сможем, но полностью оправдать… – Громов недоговорил. Ему уже надоел этот балаган, и он всерьёз подумывал дать отмашку на посадку Фёдора Тварина.
– Вы сами-то с отцом говорили? – Спросил он Сергея Тварина.
Тот слегка покачал головой.
– Владимир говорил, – он кивнул на помощника, всё это время послушно стоявшего у двери. – Он предоставит вам полную информацию о моих новых предложениях семье потерпевшей.
* * *
Громов в сопровождении Владимира вышел из кабинета. Помощник хозяина офиса предупредил Александра, что вместе с неунимавшимся отцом пострадавшей во встрече примут участие ещё несколько человек – местных активистов. Их мотивы были не вполне понятны, они всё время что-то требовали от властей, провоцировали органы правопорядка. Владимир предложил взять на встречу человека четыре из охраны Тварина, так, для острастки. Громов согласился, явиться вдвоём с Владимиром было бы не солидно и не серьёзно. Через час та же машина, что везла Громова из аэропорта, с трудом протискивалась сквозь плотно припаркованные автомобили, стоявшие во дворе панельной девятиэтажки недалеко от центра – облезлой, с давно не крашеными скамейками у подъездов, с допотопными домофонами и скрипучими дверями, с подъездом с застарелым запахом мочи в разболтанном лифте, со следами от окурков на облезлых стенах, шумом мусора, падающего в мусоропроводе.