– Ба, кто это?
– Да хорек, наверное, леший его подери.
– А кто это?
– Да зверек такой, коричневого цвета, кур еще таскает.
– А он большой?
– Да, больше крысы, но меньше лисы.
И я рассказал бабушке леденящую историю про мальчика, которому отгрызли нос и уши.
– Ты боишься? – спросила бабушка.
– Боюсь…
– Ты молодец, что говоришь об этом.
– А можно я с тобой лягу?
– Ложись…
– Ба, а если он захочет нам отгрызть нос, как мы будем обороняться?
– Ну я на него закричу.
– А если он тебя не испугается? Давай вооружимся.
– Чем, косой? Здесь косой не размахнешься. Может, нож взять большой?
– Давай положим около кровати, – предложил я.
– Хорошо, а я еще ухват поставлю, чтобы он от нас никуда не убежал.
Так мы и спали с ухватом и ножом в изголовье. Примерно через неделю шумы под хорами прекратились, и я вернулся к себе на печку. А потом уже мне бабушка сказала, что она укрепила бревно, которое хорь или собака пытались отодвинуть, чтобы залезть в курятник.
Баба Деня и пионер
Бабушка… Она одна как-то так воспитывала меня, незаметно для меня самого, не применяя репрессивных мер. И, с одной стороны, в то время, что жил под ее опекой, я рос, как трава, – не чувствовал ее вмешательства в мои дела (она все время пропадала на огороде либо занималась делами по дому и скотиной); с другой, она тем не менее подправляла мое движение по жизни так, что я не сильно отклонялся от курса, заданного мне родителями.
Я привозил в Занино целую библиотеку книг для классного и внеклассного чтения и жил в своем «нарисованном» мире. Но этот мой мир был сильно идеологизирован, и я был примерным пионером, у которого еще не возникало сомнений в правильности курса партии и правительства. Вообще средства массовой информации, кино и книги оказывали на мой незашлакованный мозг огромное влияние. В дни войны на Ближнем Востоке я безоговорочно верил в вероломство Англии, Франции и Израиля в войне не только в районе Суэцкого канала, но и против Советского Союза. Самолеты, которые летали в окрестностях Занина, проводя учения, представлялись мне вражеской армадой. Короче, победив хорька, я готовился отражать агрессию мирового капитализма. Да и пропагандист во мне не дремал – я, как миссионер, нес в массы учение Маркса – Ленина… И неважно, что моими «массами» была единственная слушательница – бабушка, неважно… Я с горячим сердцем вел среди нее агитацию, но она почему-то не поддавалась.
– Ба, а скажи, вот ты при барине жила, когда революция была, ты же помнишь?
– Конечно, помню, мне уже двадцать три было, я уже Нинку родила…
– Так, скажи, при барине ведь хуже жилось?
– Почемуй-то хуже? Лучше жилось.
– Не, ты не понимаешь…
– Чегой-то я не понимаю?
– Ну, значит, не помнишь…
– Помню я все. Хорошо мы жили при барине, добрый барин был, не обижал нас.
– Да вот ты даже грамоте не выучилась.
– Не выучилась… Дура была, обиделась на замечание учителя, а потом в лесу пряталась и не ходила в школу.
От неожиданного отпора я терялся, не понимая, как можно не разуметь очевидные вещи. Баба Деня тоже не спешила обращать меня в свою диссидентскую веру, и мы отходили на свои рубежи, лениво перестреливаясь.
В следующий раз я уже выступал в роли пламенного пионера-атеиста и нападал на иконы с лампадкой, висящие в красном углу. Бабушка, не вступая со мной в кровопролитные сражения, как-то очень мудро уходила от моих наскоков, гася мою пропагандистскую дурь доброй улыбкой.
Нужно сказать, что она не посещала церковь и службы… Не знаю, как было бы, если бы в Занино был храм, но фанатизма по отношению к религии в нашей семье не наблюдалось, хотя и богохульство не дозволялось тоже. Больше того, однажды я услышал от бабы Дени фразу, которая (я уже был взрослым и довольно начитанным парнем) меня поразила:
– Знаешь, Славка, Бога, наверное, нет… Если бы он был, то разве мог бы допустить войну? И потом, что же я-то так всю жизнь мучаюсь? Счастливые денечки-то по пальцам можно пересчитать.
– Не знаю, ба, – в растерянности ответил я. Пускаться в длинные рассуждения не хотелось. Да и не ждала она от меня ответа. Это было продолжение какого-то ее внутреннего монолога.
Баба Деня и переезд в Москву
Время шло, бабушка не молодела… Все тяжелее давались зимовки в Занино. Деревня пустела, народ разбегался по окрестным городам в поисках лучшей доли. «Мудрое» руководство Хрущева, пустившего под нож домашнюю скотину, сделало жизнь еще более «сладкой». И все чаще в нашем доме велись разговоры, что надо продавать дом в Занино и забирать бабушку в Москву. Мы в Москве стали жить в финансовом смысле повольготнее – сестра выросла, вышла замуж и жила отдельно, отцу повысили зарплату, да и я поступил в институт и мог претендовать на стипендию. Так что худо-бедно…