И вот со слезами на глазах бабушка соглашается на переезд к дочке в столицу. Нашелся покупатель на дом, сделка купли-продажи прошла успешно – дом отошел в хорошие руки и до сих пор принимает в своих стенах московских и тульских родственников новых хозяев. И я, когда попадаю в Занино, с нежностью смотрю на старое жилище бабы Дени, тем более что липка около дома, хотя и изрядно подсохла и потеряла часть ветвей, все еще стоит на посту, как верный часовой.
Была осень, яблоки и картошку убрали. Родители предложили раздать урожай деревенским, но бабушка наотрез отказалась… Она сказала, что надо все это продать, потому что на эти деньги она сможет прожить целый год. В итоге картошку и яблоки мы продали на Центральном рынке в Москве, и бабушка получила деньги, приплюсовав их к средствам, вырученным за дом, а мы с сестрой и отцом получили бесценный опыт, проторговав на колхозном рынке полтора дня.
Наше понимание, как баба Деня будет жить в Москве, что есть, что пить, во что одеваться, никак не совпадало с тем, как это понимала она сама. Привычка жить самостоятельно и ни от кого не зависеть привела ее в размышлениях к тому, что она высчитала (не знаю, правда, какими действиями арифметики при этом пользуясь), сколько денег можно потратить на себя в месяц. А в ее бюджет входила еще пенсия, которую платило наше государство колхозникам. А пенсия была «громадная» – аж 4 рубля 80 копеек в месяц. Так вот, ее богатство состояло из денег, вырученных с продажи дома, урожая и ежемесячной пенсии. Правда, вычисляя свою норму трат, неясно, сколько времени бабушка отпустила себе для жизни. Так или иначе, но сумма, которую Евгения Никитична могла позволить себе проесть и пропить (имеется в виду чай; ничего спиртного она себе не позволяла), составляла 9 рублей 26 копеек в месяц!
Она тщательно высчитала, сколько можно съесть хлеба, сахара, чая, иногда мяса. И первые месяца три или четыре ее с этих позиций сдвинуть было невозможно. Лишь потом уговорами и обманом мы сломили упорство бабушки, которая не хотела собой никого обременять. Финансирование такой статьи расхода, как приобретение одежды и обуви, бабой Деней не рассматривалось. В общем-то она и не хотела тратить денег на это. У нее все было. Даже одежду, которую одевают в последний путь, она приготовила. И с этой одеждой иногда происходили нестыковки. Раз в полгода бабушка производила ревизию своего траурного костюма и с удивлением обнаруживала, что он стал ей велик. Евгения Никитична сердилась, обвиняла темные силы, что одежду ей подменили, отказываясь верить, что с годами она худеет.
А еще… Еще во времена жизни в Занино у нее была мечта купить себе полушубок черного цвета, приталенный, сшитый, я думаю, из меха крота. Эта телогреечка имелась у самых богатых и успешных модниц деревни, и приобрести ее ну очень хотелось. Сначала мы жили так, что сами с трудом сводили концы с концами, а когда появились какие-то свободные деньги и возможность сделать что-то приятное для бабы Дени, этот наряд куда-то пропал из магазинов. Может, всех кротов истребили… И бабушка так и не получила от нас такого желанного подарка…
Уже после того как она ушла, в Биробиджане, гуляя по улице, я встретил крестьянку, явно еврейского происхождения (почти как в анекдоте), одетую в кротовое манто. Я спросил, где такое можно купить, и мне показали заветный магазин, но бабы Дени уже не было… Кроты, да и я так и не смогли ее порадовать…
Баба Деня и телевизор
Бабушка очень обижалась, когда в Москве ей не позволяли мыть посуду и пол, стирать… А мы просто жалели ее.
– Что ж, я уже совсем ни на что не пригодная, что ли? – спрашивала она.
Привыкшая к труду, она явно тяготилась своим праздным, как ей казалось, образом жизни, когда не знала, чем заняться. Два или три раза она съездила в Занино, но, кроме грусти, других впечатлений эти поездки у нее не рождали.
Мы жили на пятом этаже в доме без лифта, и поначалу она спускалась во двор. Но подружек себе так и не завела, поскольку мир ее интересов сильно отличался от быта ее сверстниц из Москвы. А потом заболели ноги, и она уже не спускалась с пятого этажа совсем.
Развлечением для бабушки были гости семьи и персонально мои дружки, которые часто захаживали ко мне. Если родителей еще не было дома, то это был день бабы Дени – она нас кормила, поила чаем, а потом еще и выходила на лестничную площадку, когда ребята шли покурить, а я брал гитару, стул и самозабвенно пел в подъезде. Ох, как звучали мои песни, спетые у дверей квартиры № 59 на пятом этаже! Естественная реверберация подъезда затоптала бы любой фирменный прибор поздних времен, используемый для обработки звука нынешними музыкантами.