И вода. Чуждая Кораку, темная и бурная пучина. Но это он хотел ее видеть такой. Это он камнем упал на гладь воды, он горячим телом пошатнул баланс температур. Согреться приплыли русалки, заключая Корака в круг. Темноволосая красавица с отличным бюстом подплыла ближе, а Корак все еще боялся колдовать. Вытянул руку вперед, надеясь, что они его понимают. Когда она рванулась вперед, обезображенная и готовая сомкнуть зубы на руке Падшего, чтобы отхватить сразу три пальца под корень, все кончилось.
Стало светло, затем темно. И вновь, и снова, и заново, и так по кругу. Между плоскостями тьмы и света было так мало Бездны, что Корак засмеялся самой идее, что Свет и Тьма — одно и то же измерение. Отличие лишь в том, с какой стороны ты смотришь. С обеих сторон позвали одним и тем же голосом. Называли имена, которые были не его. Чужие, негодные. Те, которыми он не хотел звать себя. И этот же голос попросил:
— Назови мне свое имя…
И Корак сказал, Корак. И голос ответил, Корак. И вновь исчезло что-либо.
***
Тягучая влага прилипала к телу. Футболка исчезла где-то на полпути. Намокли и прилипли к щекам волосы; Падший расправил плечи. Не свои черные крылья, но мышцы спины. Выйдя из пены на твердь косы, он красовался, будто дефилировал по подиуму, играл мускулами. Был уверен: если до него кто-то и следовал этому маршруту, кратчайшему, между двумя мирами, то явно не смог бы об этом рассказать.
Падший не мог сказать, как это происходит, но вокруг все становилось более упорядочено. Небо покрылось звездами-веснушками, чернея на фоне их серебра. Высокие резные шпили, венчанные пауками, булавкой пригвоздили небо-бабочку, распяли в альбоме коллекционера. Огромные чертоги из аметиста и вулканического стекла выросли так далеко, как мог видеть Корак. Высокие статуи Ллос во всех обличиях, выпиленные из мрамора. Сотни дорог влюбленными змеями плелись, смешивались в беспорядочные клубки неестественных длин; в самом эпицентре брачных игр тропинок, дорог и дорожек, мостовых, мощеных булыжником и плиткой, выложенных стеклом и мрамором, с изображением драконов, пауков, эльфов, людей, демонов и гномов, испещренных рунной вязью, буквами, символами десятков языков и наречий, мерно тикали часики, отмеряя никому не нужное время. Без двух минут полночь. Заиграла музыка, которую Корак не смог узнать.
Корак толкнул стрелки часов, касаясь пальцами холодного мокрого циферблата, перевел их на ноль. Фигура выросла сама собой. Высокая, наглая и обманчивая. Та, что хотела казаться Карой, пятерней прилизала волосы, скрестила руки на груди и изучающе глянула на Падшего. Затем распростерла объятия, качнув полы расхристанной рубахи. Корак ни за что не усомнился бы в том, что Кара — это так любимая им Кара, за краткий миг выросшая из девочки, любящей клюкву, в девочку, любящую девочку, если бы он не видел, как она старалась. Кара никогда так не делала. Не заботилась о том, что подумает кто-либо, была собой, а здесь старательный актер до того вжился в роль, что стал неестественен, страшен и отвратителен. Корак не смог сдержаться, махнул рукой, отгоняя, будто видение.
— Ш-ша! Ты не есть лик ее, она — всадник на белом коне, что вечно идет.
Фигура растаяла, недовольно рыкнув на Корака, по-детски обиженно состроив глаза, которые были созданы не для этого. Встал инквизитор. Холодный, хищный. У той, что хотела выглядеть Яном, получалось плохо, ибо она не жила и не живет, и человечности в ней даже не с горчичное зерно, и человечностью этой она ни горы не сдвинет, ни, что гораздо сложнее, не заставит себе доверять. Корак потерял терпение, прикрикнул — и эхом крик раздался по бесконечному миру.
— Прекрати цирк, Herret! Ты — Смерть! Ты, а не Кара или Ян! И не я один в этом чертовом месте об этом знаю. — Корак обвинительно ткнул в костлявую грудь, палец не прошел насквозь блестящей иллюзии, не погряз в мягком глиняном теле. Смерть улыбнулась. Смерть улыбнулся. Тонкая цепкая рука с нежностью палача коснулась волос.
— Дурачок, я скучала. Пьяный ты бываешь куда проницательней, хоть и недостаточно…
Корак вспомнил и чуть не заплакал. Ему вспомнилась битва с тенями, когда он бравировал, глядел на мальчишку, убившего смерть. И забыл, что в начале были не Он и не Его Слово.
Она прекратила пытку и вернула облик, который ему нравился. Смерть — самая красивая женщина из тех, что он встречал. Нечуткий образ то и дело ускользал от него, Корак каждый раз пытался его схватить, запомнить, сохранить в памяти, выжечь на подкорке.
— У меня были видения… Много. Что ты думаешь об этом?
— Многие — верны, но у тебя на руке новые печати. Я слышала про их обладателей.
Нужно было извиниться, что набил поверх ее символов, затруднил связь, но Корак об этом не подумал.
— И действительно все так плохо? Я… Не видел, в ком наша проблема.
— Я тоже не вижу. Думаю, как раз в этом сложность.
Корак буркнул под нос, посмотрел вокруг.
— Это Чертоги Ллос? Надо же, такие пустые и точно такие, какими их описывают. Дворец… но ведь ни один темный эльф не вернулся из жилища своей богини…
Она вдруг захохотала. Залилась смехом, как порядочная дама после шутки своего кавалера. Затем смех перерос в зачатки истерики.
— Совсем отвык от магии, бедный Корак. Скажи, какого цвета мои глаза?
Она сказала это так, будто затаила бы смертельную — какой же сюр! — обиду в случае неверного ответа. Корак вгляделся, видел ее, видел хорошо, близко. Но в упор не мог различить цвет глаз.
— Зеленые, да? Как свежескошенная трава, как напиток эльфов? Кислый и крепкий, пряный, сразу дающий в голову? Они еще варят такой? — спросила она и сверкнула изумрудным взором.
Корак понял.
— Я не вижу Чертоги, что описаны в трактатах темных эльфов? Я создаю Чертоги такими, какими хочу их видеть? Какими мне нравится думать, что они есть?
Смерть мягко улыбнулась.
— Как и Исток, мой хороший. Но ведь что-то еще тебя тревожит? Кроме того видения. Что?
— Здесь… Совсем-совсем никого нет? За тысячу лет существования темного племени ни один эльф не оказался достоин? Погибшие в войнах и голоде, отдавшие жизнь за веру в Ллос?
— Почему же никого. Один все-таки есть.
И из широких ворот выбежала эльфийка. То ли светлая, то ли темная, но с характерным шрамом во всю щеку. Шрамом из далекого детства, еще до того, как она стала темной и голос ее надломился. Возможно, подумал Корак, я вижу ее такой, какой она хочет себя видеть. Не темной и не светлой, а просто собой — матушкой Малонтэ, самой молодой Верховной Жрицей за всю историю культа. Он помахал ей, она помахала ему.
— Привет, Вингаэль. Ты пришел выпить со мной вина?
— Вино, — заученно начал Корак, чуть не срываясь на хохот, — пьют только аристократы и предатели. А нет, только предатели!
Она смерила его гордым взглядом.
— Предатели — и матушка Малонтэ, конечно же!
Она удовлетворенно засмеялась.
— Корак — так тебя зовут, когда ты в этом облике? Ты наверняка отсюда уйдешь, а я останусь. Передай привет тем, кого я знала. И помоги Илииру, он глупый, но хороший эльф.
— У них все хорошо, — соврал Корак.
— Я так и знала, — соврала Малонтэ.
Ему было жаль, что она умерла, но даже эльфы не могут жить вечно. Даже такие хорошие эльфы, как Малонтэ.
Смерть подплыла к темной, поцеловала в блестящий белый лоб, затем повернулась к Кораку, раскинула за спиной черные строгие крылья, и у Корака засвербили лопатки.
— А можно посмотреть на Ллос?
— Нет, — ответила Херрет, и Корак не понял, что это значит. — Нечто новое вернулось в Кареон. Возможно, это нечто тебе не по плечу, никому не по плечу. Ты умрешь, как и предначертано, Изначальный демон. Я верю в тебя, ангел. Мой ангел. Ты знаешь, что делать.
— Делать то, чего так давно не делал. — Он нехорошо улыбнулся, и огонек бесовски взыграл в его взгляде, отраженный в ее глазах. — Уничтожить того, о ком мы еще не знаем. Гордиев узел завязан, но я знаю способ от него избавиться. И вернуться.
— Куда? — удивилась Смерть.
— Домой.