Итак, для волшебной сказки типичен образ героя, «не подающего надежд». Таков грязный мальчик — бедный сиротка в сказке индейцев, Золушка — в западноевропейском, запечник — в североевропейском, Иванушка-дурачок — в восточнославянском фольклоре, «лысый паршивец» — в тюркских сказках. Наиболее своеобразен и глубок образ Иванушки-дурачка. В отличие от других сходных типов он содержит элементы иронии и юмора. Это уже в какой-то степени разработанный характер «фольклорного чудака».
В ходе развития сюжета все «низкое», неприглядное вокруг героя и в нем самом превращается в «высокое», но в ином смысле, чем в первобытном фольклоре. Сказка не объясняет ритуальное значение золы, лежания дурачка на печи и т. д. Но герой, «не подающий надежд», бедняк-сирота, младший, некрасивый, грязный, «дурачок», достигает сказочных целей, недоступных его «умным», старшим, знатным соперникам. Превращение «низкого сознания» бедного крестьянина-«дурачка» в «высокое сознание», «мудреца» есть чисто художественная, эстетическая черта. Нет сомнений, что следы первобытных представлений, обычаев и обрядов проникли в волшебную сказку в виде соответствующих мотивов. Но было бы наивно видеть в этих этнографических реликтах основу эстетизации «низкого». Сказка равнодушна к конкретной этнографической основе мотивов, к их точному магическому значению, пренебрегает важнейшими, с этнографической точки зрения, деталями и свободно обращается с мотивами, завещанными ей первобытной фольклорной традицией. Создатели сказки выбирают одни моменты, затушевывают или опускают другие, подчеркивают те мотивы, которые перешли в господствующей системе представлений из высшей категории в низшую, причем детали, характеризующие «низкое состояние» героя, берут в основном из быта демократических слоев населения. В результате складывается яркий образ героя, «не подающего надежд», — некое эстетическое явление, в общем чуждое первобытному фольклору.
Мы нашли этнографическое объяснение некоторым особенностям образа «низкого» героя, но не идеализации его в целом. Первобытное сознание приписывает магическое значение всему необычному, из ряда вон выходящему, а не «низкому». Кроме того, идеализация «низких» элементов в сказке гораздо шире, чем магическое почитание тех же элементов в этнографической среде и в первобытных легендах. Все это доказывает, что идеализация «низкого» героя — явление художественное, которому необходимо найти социальное объяснение. По нашему мнению, основа эстетики «низкого» героя — идеализация социально обездоленного. Не может быть случайным то, что «низкие» мотивы соединяются с образами сиротки, падчерицы, младшего брата, бедняка, которые являются социально обездоленными и именно потому стали героями сказки.
Приниженность героя соответствует его низкому социальному положению и выступает отчасти как следствие социального угнетения, отчасти как средство усиления характеристики героя, «не подающего надежд». Сказка, с одной стороны, изображает превращение низкого в высокое — превращение бедного, простоватого, некрасивого, грязного и т. п. в богатого, знатного, красивого; с другой стороны, под низкой видимостью грязнушки, золушки, бедняка и т. п. показывает истинно героические качества, красоту, высшую мудрость. Превращение низкого в высокое в результате демократической народной идеализации обездоленного является эстетическим законом волшебной сказки. В этом коренное отличие сказки от героического эпоса. Для эпоса характерна прямолинейная идеализация героя, а для сказки — контрастная. Элементы демократической идеализации героя знакомы и эпосу (Илья Муромец, например, изображается крестьянским сыном, да еще «сиднем»; Сид — незнатным «инфансоном»). Однако типична она для сказок и в эпос проникла в значительной мере под их влиянием. Фольклор проникнут демократическими идеалами, но именно в сказке они выражены наиболее полно.