— Чтобы разрешить сомнения, нет ничего лучше, как убедиться во всем самому, пожить несколько дней в тех местах, и тогда сеньор...
Тут инженер назвал свое имя, Верона — свое, и вслед за представлением раздались возгласы, прозвучали пылкие слова, подтверждавшие тесные узы дружбы и взаимного уважения, которые связывали дона Николаса Верону со старшими членами семьи Лартиге.
Казалось бы, этот взрыв благородных чувств изменит курс событий; однако сам Лартиге, одержимый навязчивой идеей, побудил Верону вернуться к прежней тактике — тактике лукавого подстрекательства.
— Это совсем просто, — объяснял дон Николас. — Вы поселяетесь в бывшем доме Бруно. Не спеша, пешком, обходите поля, а вечером, незадолго до захода солнца, прячетесь у озера в надежде, что ягуар, побуждаемый жаждой, явится туда собственной персоной. Весь этот спектакль займет у вас несколько дней.
Совет был коварен. Мы знали дона Николаса как человека осмотрительного, но сейчас было очевидно, что он поддался искушению посмеяться над молодым инженером. Кого не прельщает идея подшутить над горожанином? Верона прекрасно знал, что инженер мечтает стать для нас своим человеком, — и с полным основанием, ибо он происходил из семьи, с давних пор обитавшей в наших краях, — и просто из озорства готовил ему ловушку, ставил преграды на его пути. Если вместо того, чтобы заниматься работой, инженер будет выслеживать более или менее мифических ягуаров, куда как ясно, что над ним станет потешаться вся округа. Мы никогда не забудем, как осрамился управляющий поместья «Кемадо», некий барон Энгельгарт, когда прошел слух, будто он посвящает воскресенья охоте на уток — стоит посреди озера в специальном непромокаемом костюме, выписанном из Германии, по подбородок в воде, маскируя голову пучком болотной травы.
Порой я думаю, что инженер был не так уж не прав, веря в прогресс. Глупые шутки, вроде того, чтобы подбивать человека просидеть несколько дней в заброшенном доме, считая ворон, — такие шутки, в те дни встречавшие всеобщее одобрение, ныне были бы отвергнуты как недостойные. Меня немного огорчает участие в низком розыгрыше столь благородной и доброй личности, как дон Николас; конечно же, это было не в его натуре. Потому я и говорю: подобные шутки отвечали не характеру человека, а характеру эпохи. Если в те времена находился кто-то, решавшийся их осудить, значит, он поистине возвышался над окружающими — такой, например, была Лаура. Что же до меня, то должен признать, я находился в числе веселящихся зрителей.
Получилось, однако, так, что шутка, розыгрыш или как там это назвать обернулась против самого дона Николаса. Поначалу словно бы безобидно; потом — нет.
Впрочем, следует отметить, что среди упомянутых мною радостных зрителей было еще одно исключение. Офицер Бароффио заявил:
— Как известно, мы окружены сейчас не только водою, но и бандами конокрадов, и я часто выезжаю в поля, чтобы немного пугнуть эту сволочь. — Он сделал паузу и затем дружелюбно обратился к Лартиге: — На днях я загляну в усадьбу Бруно и, если увижу ягуара, сразу извещу вас, поедем вместе и проверим, меткие ли мы стрелки.
Было очевидно, что он пытался спасти инженера от уготованной ему ловушки. Тем не менее кое-кто истолковал вмешательство Бароффио как выпад против Вероны. Ведь правда, что даже в таких местах, как наше, где всех связывает давняя дружба, неизбежно случаются трения, если не сказать стычки, между представителями власти и оппозицией.
Погибающие сами отвергают руку помощи. Лартиге осведомился у Вероны:
— А чтобы остановиться в этом доме, надо спрашивать разрешения у сеньора Бруно?
Кто-то отозвался с усмешкой:
— Живи он сейчас, сколько бы ему было?
— Лет сто, не меньше, — ответил Хара.
— Как говорится, это был прожженный тип, — заметил дон Николас. — Шулер и обманщик. Он исчез без следа году в восьмом.
— Оставив взамен ворох судебных дел в Асуле, — уточнил Бароффио. — До сих пор неясно, кому принадлежат угодья.
— Бруно был местной знаменитостью, — пояснил дон Николас.
— Я уверен, — сказал Басилио, — что в доме у сеньора Лартиге его имя упоминалось не раз.
— У него были лучшие лошади во всей округе. Только что куцехвостые, — сказал Осан.
— Он так и стоит у меня перед глазами, — продолжал дон Николас. — Элегантный, в вышитом жилете, улыбается и поигрывает хлыстом. Иногда он позволял себе, как говорится, сделать широкий жест, ему нравилось, когда о нем шли разговоры. Игрок и сутяга, любитель ссор и волокита, он был, конечно, неприятным соседом.
Через несколько дней после этого разговора, под вечер, когда дон Николас работал в своем кабинете, Лаура, чуть смущенная, приоткрыла дверь и проговорила посмеиваясь: