Вернулись госпожа и господин Мин, как и предрекали, очень поздно, и ни слова не сказали двоим, уснувшим в их спальне. Довольные счастьем сына, они тоже легли спать в зале, не награждая по утру осуждающими взглядами ни Джинни, вышедшую в длинном свитере Юнги, ни его самого, в одних штанах усевшегося завтракать. И он не получил больше от матери ни удара полотенцем.
Но накануне отъезда девушка случайно услышала разговор, явно не предназначавшийся для её ушей. Наверное, Шуга и его мать думали, что она ещё спит, поэтому шептались на кухне:
- …нам всего лишь пятьдесят лет, сынок, мы ещё лет десять можем работать.
- Вы не должны этого делать. Я ваш единственный сын, и я вас должен обеспечить.
- Вот через десять лет этим и займёшься, а сейчас для себя поживи, не надо присылать нам все свои деньги!
- И вовсе не все, мам…
- Юнги, ну подумай о себе с Джинни. Вы любите друг друга, но чувства не живут просто так, их надо чем-то подкреплять. Она ведь не такая деревенская простушка, как твоя мама. Она из состоятельной семьи, она привыкла к другому, ей нельзя такие условия предоставлять, в каких мы живём, спустя рукава ждать, что она всем будет довольна. Не будешь за ней достойно ухаживать – нужен ли ты ей будешь? – Шуга промолчал, и это больно кольнуло Джинни. Он сомневался? Вновь она почувствовала недоделанной именно себя, а не их, семью со скромными средствами. – Юнги, оставляй деньги себе, траться на вас, нам-то что? Нам уже ничего не надо, а на еду всегда найдётся.
- Мам, перестань, это не обсуждается… Я всё равно не могу дарить такие дорогие вещи, какие ей дарят отец или брат…
- Вот и подумай, нужен ли ей будет такой мужчина? Ты, может, ещё и свадьбу за их счёт решишь сыграть? Юнги, так дела не делаются, нужно быть достойным такой девушки, из такого общества… - Джинни не выдержала и, стиснув кулаки, отодвинула дверь, переступив границу кухни. Шуга подскочил, уставившись на неё.
- Мне ничего не нужно, госпожа Мин, - отчеканила Джинни. – Ни подарков, ни ухаживаний, ни даже свадьбы. Я хочу быть с вашим сыном. Не потому, что он роскошно за мной ухаживает, или что-то такое. А потому, что он очень хороший человек. Мой любимый человек. И это мне ещё нужно постараться стать его достойной.
Повисла пауза, которую никто не смел нарушить. Юнги удивленно изучал лицо Джинни, на щеках матери разливался румянец стыда, что её фразы были услышаны, но в то же время от радости, какие фразы сказала девушка. Джинни смутилась, выдав всё, на что хватило её запала. В этот момент в дом вошёл господин Мин, расчищавший дорожку от снега с лопатой. Скинув шапку и зимнюю куртку, разувшийся, он вторгся в напряжённую тишину, сказав:
- Сосед совсем обнаглел, нагрёб свои сугробы на наш участок, как будто мне мало лопатой махать! Нет, ему точно надо пойти и весь его огород обоссать. - Медленно улыбнувшаяся Джинни подточила выдержку Юнги, который пытался сдержаться, и они хором засмеялись. Всё-таки, не только на мать он был похож. И девушка почувствовала, что окончательно оказалась в своей семье, озвучив последние недоразумения, какие могли возникнуть. Деньги, казавшиеся ей чем-то само собой разумеющимся, чем-то, что красило людей и возвышало их в глазах других, обрели одну единственную значимость, как показатель щедрости и способности проявлять самоотверженность, и бескорыстно отдавать захотелось сильнее, чем тратить на себя. За три дня в посёлке Джинни изменилась значительнее, чем могла бы в другой раз за целый год: освоилась с удобной неприглядной одеждой, неказистыми, но тёплыми сапогами, растянутыми штанами, старыми пледами, в которые здорово укутаться, простой пищей, тесными комнатами, толкотнёй в кухне, прямолинейными замечаниями и отсутствием обсуждения цен и денег, тех самых денег, чью роль она переоценивала. Джинни во многом нашла прелесть, почти во всём, стоило понять, что атмосферу создают не вещи, а люди. И с Юнги ей было хорошо везде. Хотя в Сеул возвращаться не очень-то хотелось. Уезжая из посёлка, она точно знала, что половиной комплексов у Шуги стало меньше, а любви у неё к нему – ещё больше. Сидя в автобусе на соседнем с ним сидении, она положила голову ему на плечо, задремав, переплела свои пальцы с его и, воткнув по одному наушнику, слушая один плеер, сквозь каждую клетку кожи ощущала, что везение в судьбе – это не выигрыш в лотерее, не подвернувшая успешная вакансия, не удачное замужество с олигархом, не свалившееся наследство от дальнего родственника. Везение в судьбе – это встреча человека, который скажет, что хочет тебя с собой до самого конца, и сдержит слово. Джинни не заметила, как по щеке покатилась сентиментальная слеза, но ощутила её, когда заботливый палец стёр её с лица, а тёплые губы коснулись её макушки.
- Всё в порядке? – тихо-тихо спросил Юнги, не зная, спит она или нет.
- Песня красивая, - отболталась девушка, потершись щекой о его плечо, не открывая глаз.
- Ты стала сентиментальной вдали от цивилизации, - пошутил Сахарный. Джинни не стала отвечать, что она стала сентиментальнее рядом с ним. Добро и человечность просыпаются не среди людей, а рядом с одним человеком. Одним, но золотым и родным, не тем, из-за которых хочется разучиться любить, а тем, ради которого хочется чувствовать всё сильнее.
***
Выяснительно-волнительно-увольнительный разговор, от которого Намджун хотел бы уйти любыми способами, всё-таки состоялся. Вызвав «на ковёр» ту самую женщину, чьи отпечатки обнаружились на документах, он без предисловия сказал ей, что знает, как она подставила Чжихё, поэтому ждёт объяснений. Дама начала отнекиваться, терялась и приводила неубедительные доводы по поводу того, что это наговоры и клевета, хотя по всему её лицу было видно, что это правда, и она поймана на преступлении. Но пришлось потратить уйму времени, чтобы вбить ей в голову, что всё, обратного хода не будет, ей уже не верят и в её интересах признать всё и написать заявление об уходе.
К удивлению Намджуна, и это не сломило её, не заставило испытать чувство вины или элементарного стыда. Сотрудница принялась увещевать его в каких-то глупостях, вроде того, что сделала это из наилучших побуждений, ради фирмы, ради того, чтобы ответственный пост не занимала безответственная юная девица, а когда и это было отринуто, и Намджун попросил прекратить балаган и писать увольнительную, женщина чуть не бросилась через разделяющий их стол к нему, на него, в объятия или ещё того хуже, куда-нибудь ниже пояса, начав признаваться в чувствах, которые давно жили в её сердце. Опешивший молодой директор, понимающий, что бухгалтерша старше его лет на пятнадцать, сумел увернуться, но, видя горячность и неистовость в её глазах, понял, что страсть не была поддельной и, судя по всему, именно от неё всё и исходило. Женщина всего лишь избавлялась от соперницы, понимая, что должность главного бухгалтера единственная, которая бы позволила тереться возле желанного мужчины. Отступив мимо дамы к двери, под её признания о том, что он с ней мог бы быть счастлив, что ему нужна именно такая, как она – без претензий, опытная, хозяйственная, не то, что молодое поколение, Намджун позвал секретаршу, боясь, что эта мошенница, какие бы чувства ни руководили ей, выполнит угрозу Чонён – инсценирует попытку изнасилования и, чего доброго, подаст на шефа в суд, чтобы шантажировать его и не потерять рабочего места. Когда вошла секретарша, Намджун сам написал приказ об увольнении женщины и вручил его, подписанный, попросив отнести в отдел кадров. Наконец, придя в себя, женщина замолчала, постеснявшаяся своего поведения хотя бы при посторонней, и, сдерживая оскорбленные слёзы на глазах, удалилась.