К сожалению, тело мужчины, как оно есть, доставить с границы Пакистана было невозможно. Никаких ритуальных машин с морозильными камерами там было не найти, и всё, что сумели сделать – это сжечь его останки на месте, чтобы на родину вернулся хотя бы прах. На горном перевале их было всего четверо, отправившихся остановить очередную перевозку оружия в Кандагар, чтобы там прекратилась напрасная война ни за что, за интересы богатых мужчин в костюмах за тысячи километров от гибнущих мирных жителей, интересы нуворишей из далёких, благополучных стран. Но они попали в крупную засаду, кто-то выследил их тропу, по которой они обычно скрывались, и пришлось спешно отступать. Пули свистели повсюду, грозя смертью, и Хан пошёл последним, прикрывая тех, кого сам воспитывал и учил когда-то. Он не мог иначе, он не мог позволить закончить свою жизнь молодым раньше, чем это сделал бы он. Ему бы исполнилось сорок шесть лет, он был силён, здоров, крепок и быстр, но не так быстр, как пулемётная очередь, прошедшаяся по нему поперёк слева направо, в спину. Успел ли Хан перед смертью понять, что произошло? Шедшие с ним в ту минуту, немного впереди, не услышали от него даже вскрика или стона.
Лео не позволил себе оставить тело учителя валяться в горах, и вернулся за ним под покровом ночи, чтобы придать огню и увезти пепел.
Пятнадцатилетняя дочь плакала негромко, но надсадно. Мать её стояла, не шевелясь, не разговаривая, не дыша. Все ждали, когда войдут привезшие прах воины, сопровождавшие Хана в последнем задании. Траурный зал в белых цветах томился подготовленным для урны постаментом в центре. Намджун шмыгнул носом, вспоминая заветы наставников монастыря, словно то было вчера. Если бы не его здоровье, он бы до сих пор странствовал, рисковал, как и все, но теперь он не может быть бойцом, и он всего лишь инертный гражданин среди героев. От этой мысли было неприятно и тошно. Он не герой, он чахлый трус и слабак, он не может мчаться по скалам и пустыням, чтобы наказывать зло. Он не герой.
Тэхён, с ровной спиной и стеклянным взглядом, смотрел перед собой, ничего не видя, и из его вечно загадочных и глубоких глаз крупными каплями лились по щекам слёзы. Ви был тем ещё плаксой, когда только попал в Тигриный лог, но мастер Хан привил ему мужественность, которая стала неотделимой частью каждого золотого, кто прошёл через его подготовку. Чонгук тяжело вздохнул, неизвестно о чём думая. Двери в зал открылись, но не возникло никакой суеты и обсуждений. С позолоченной урной в мощных больших ладонях, первым вошёл Лео, за ним шли Хонбин и Эн, с боевыми длинными палками за спинами, перекрещенными с тяжёлыми устрашающими мечами. У каждого на ремне виднелся свой знак, большие бляхи в виде морды тигра, собаки и массивной буквы «N». Рэй сосредоточилась на урне глазами, чувствуя, как не плакать стало тяжелее. Дэхён возле неё уловимо напрягся, стараясь смотреть на Хакёна или Бродягу. С Лео во главе они дошли до постамента и, когда урна была поставлена, преклонили перед ней колена, поклонившись праху и отойдя задом, не поворачиваясь к нему затылками – только лицом. В центр вышел Бан Ёнгук, специально прилетевший для выражения соболезнований и решения вопросов, возникших в связи со смертью мастера Хана. Конечно, как истинному наследнику правящего рода золотых прилететь полагалось бы Химчану, но находясь в международном розыске под кодовым позывным «Красная маска», он вряд ли бы избежал ареста ещё в аэропорту.
- Мне печально приветствовать вас всех по такому поводу, - начал Ёнгук, собираясь с мыслями. Обычно речи ему давались проще, потому что можно было пошутить, съерничать или обронить пошлость, но теперь язык сковывала душевная боль и тяжесть невосполнимой потери. – Я знал Хана не лучше других, присутствующих здесь, но мне выпала честь быть с ним знакомым, и я благодарю судьбу, что этот человек в ней был. Больше двадцати лет назад меня, мальчишку лет двенадцати, представил ему, молодому и сильному воину, мой дядя Джунвон. Шесть с половиной лет назад не стало его, теперь нас покинул и Хан. – Гук сделал паузу, не смотря ни на кого, глядя под ноги и на сцепленные в бессилии руки. Он произносил не заученный текст, а слова, которые приходили на ум. – Золотые всегда приходили и уходили, сменялись новыми бойцами, погибали и редко доживали до старости – такова наша участь. В былые времена быть престарелым ветераном золотого воинства означало позор, означало трусость и бездарность. С тех пор мало что изменилось, и все мы знаем, что лучшие и храбрейшие – уходят первыми. – Несколько человек покосилось на Лео, потом подумало о Ёндже. Лео ничего не заметил, или сделал вид, но если бы не усилия ученого, то первым давно покинул присутствующих именно он, мужчина, ставший наполовину тигром. – Я не буду тянуть волынку, вы знаете, мне самому сейчас не очень хочется говорить, поэтому позвольте перейти к делу. Госпожа Хан, - Ёнгук повернулся к ней, - золотые полностью берут на себя обязательства по вашему обеспечению, вы ни в чём не будете нуждаться, и если вам что-то понадобится, вы должны будете позвонить мне в любое время дня и ночи, ничего не стесняясь.
- Я буду рада, если наша дочь будет достойно содержаться, - скованным и промораживающим от задушенных эмоций голосом произнесла вдова. Боль скребла ей горло, но она умудрялась не ронять и слезинки. Ей было немногим больше сорока, ещё даже не показалась седина, но морщин за несколько дней пролегло больше, чем за все годы до этого. – Для себя мне ничего не нужно, я в состоянии позаботиться о себе, господин Бан.
- В любом случае, мы всегда будем рядом и никогда не оставим вас. – Ёнгук посторонился от центра, видя, что жена мастера Хана, отпустив рыдающую дочь, приближается к урне. – Если вы хотите что-то сказать – прошу вас…
Уступив место, Ёнгук, как и все остальные, был уверен, что сейчас на их голову обрушатся проклятья и призывы небесной кары. Как часто приходилась слышать о «мужских играх», никому не нужных подвигах, глупых и напрасных жертвах. Женщины срывались и кричали на банду, что она забрала сына, мужа, отца… Присутствующие затаились, смотря, как вдова мастера Хана любовно опустила ладонь на урну с его прахом. Она начала говорить, и все быстро поняли, что госпожа Хан обращается не ко всем, а к одному:
- Ты подарил мне двадцать лет счастья и двух детей, мой дорогой муж. Ты подарил спокойствие и спасение многим людям, и твоя душа, я уверена, попала в такой мир, каким ты хотел видеть этот. Ты отдал себя людям, бескорыстно и смело. Ты заслужил покой, любимый. – Женщина наклонилась, поцеловав позолоту и, с сухими глазами, посмотрев на дочь так, что та тоже на несколько минут успокоилась, теперь уже обратилась ко всем: - Для меня не было большей радости, чем быть супругой этого мужчины. Я никогда не знала, увижу ли его вновь, когда он выходил за дверь, и в каком-то смысле одно моё мучение – безвестность, прекратилось. У меня осталась другая тревога – Джонхан. - Ёнгук насупился, предвещая, что сына потребуют выкинуть из золотых, чтобы у матери остался защитник, но госпожа Хан вновь удивила многих: - Я всего лишь женщина, и тревожиться я буду всегда, даже если мой сын станет ходить по ночным клубам или сидеть дома безвылазно, не отрываясь от компьютера. Мои тревоги – это не то, на что стоит оглядываться, ведь своими тревогами матери и жёны способны душить в своих мужчинах то сильное и достойное, без чего они не станут мужчинами вовсе. Долг, настоящий воинский долг забрал у меня мужа, но я горжусь, что сын пошёл по его стопам, что он не бросит дело отца и, кто знает, когда-нибудь завершит вашу миссию, выстроив из этого жестокого мира золотой и идеальный. Будь у меня десять сыновей и погибни из них девять на войне за правое дело, я бы отдала десятого, не стыдясь, что воспитала мужчин, а не бесхребетных животных. – Госпожа Хан поглядела на Рэй и Сэй, не останавливая на них глаз, но было ясно, куда метится её послание: - Любая, связавшая свою жизнь с золотым, должна быть столь же сильной, столь же самоотверженной и твёрдой, иначе она погубит и золотого в своём мужчине, и мужчину в своём золотом.