Ребята возвращались молчаливые и мрачные. Одна лишь группа принесла в обоз необычную находку: девочку лет четырех. Говорили, что нашли ее в пустой деревенской школе. Там в классе лежало тело матери, убитой разрывом снаряда. Малышке в ручку угодил осколок. Она была так напугана, что ее чудом заметили: девочка запряталась в самый темный угол и ни за что не хотела выходить. Она не сказала ни слова, не вскрикнула, только тряслась как лист, а по бледному исхудавшему личику катились огромные слезы.
Ее обступили растроганные солдаты. Дали ей поесть, гладили, утешали. Они так давно не видели детей! Не одному тут вспомнился дом. А ведь среди них было больше таких, что оставили дома маленьких братишек и сестер, чем таких, по которым скучали дети. Лица у всех помягчели, сделались почти ребячьими.
Позвали доктора. Он сделал малышке перевязку, сказал, что кость не задета и царапина быстро заживет. Снова стали ее выспрашивать — безрезультатно. Никто не мог добиться от девочки ни слова. Она продолжала дрожать и тихо плакать. Стали опасаться, что от страха она потеряла дар речи.
Я смотрел на все это с высокой своей коляски. Во мне пробуждались давно позабытые чувства. Малышка напомнила мне Галю. Головка у нее тоже была светло-русой, но глазки черные и полные печали — что может быть такая печаль, моя счастливая хозяйка и не подозревала. Мне страшно захотелось увидеть в этих глазках радость. Я постарался восстановить свою прежнюю способность притягивать детские взгляды. Получится или нет?
Малышка подняла заплаканные глаза. И чудо произошло, слезы высохли. Маленькая ручка указала на меня пальчиком, а трясущиеся губки проговорили с последним всхлипом:
— Медведь.
Ребята были счастливы. Один молниеносно подскочил ко мне, разрезал проволоку, которой я был закреплен на коляске, и подал меня девочке. Я весело запищал.
Малышка еще боится поверить. Но личико светлеет, словно на него упал лучик солнца. Я пищу все смешней и смешней. Малышка колеблется. Наконец две исхудавшие ручки хватают меня и прижимают к груди, в которой все еще страдальчески трепещет бедное сердечко. Солдаты улыбаются. В глазах у многих поблескивают слезы.
Теперь с малышкой можно и поговорить. Зовут ее Зося. Зося Томицкая. Папы нет. Жила одна с мамой. Мама была учительницей в школе. Есть тетя, но далеко — в «Станисьляве». Солдаты догадываются, что это Станиславов[8]. Но чем это поможет? Станиславов по другую сторону. И помыслить нельзя, чтобы везти туда девочку.
Они глядят на малышку, которая осыпает меня поцелуями, и им даже думать не хочется, чтобы куда-то ее отвозить. А девочка, едва взяв меня в руки, почувствовала себя как дома. Кто-то посадил ее в телегу, подложил попону. Зося устраивается поудобнее и говорит мне:
— Тут будет дом. Мы будем тут жить. Мишка и Зося… н-но, лошадки!
Солдаты смеются. Доктор с офицером совещаются. И здесь плохо, и в госпитале не лучше. Нужно, конечно, как можно скорее отправить малышку подальше от фронта. Ничего не поделаешь. Но пока…
— Пусть пока едет в обозе, — решают они наконец.
Так что теперь я ехал в самом хвосте обоза в объятиях маленькой Зоси, которая на удивление легко приспособилась к новой жизни. Она сразу же стала всеобщей любимицей. Каждый что-нибудь ей приносил, и не было для солдат в обозе ничего приятнее, чем навестить нашу Зосю. Сам Комендант, когда заметил, проезжая однажды мимо, малышку, остановился и долго гладил ее светлую головку.
Бесконечно, однако, так продолжаться не могло. Собиравшийся в Краков врач должен был взять с собой Зосю и оставить ее там у каких-то знакомых. Я дрожал при одной мысли об этом. Малышка ни на минуту со мной не расставалась. Я же вспоминал все проделки прошлых лет, лишь бы только у нее не оставалось времени думать о пережитом горе и смотреть на ужасы вокруг.
Легионы прикрывали отступление армии. Обоз отходил под грохот непрерывной канонады: позади, там, где наши ребята удерживали безнадежные позиции, был настоящий ад. Мы ехали гуськом через лес. Подступала ночь. Я грустил. Зося, несмотря на грохот выстрелов и тряску, дремала. Ей устроили гнездышко под полотняным навесом фургона, и там она лежала, свернувшись калачиком, не выпуская меня из рук.
Стемнело. Ночь была беззвездной. Ракеты и осветительные снаряды ежеминутно озаряли набрякшее тяжелыми тучами небо. Мы ехали среди редких старых деревьев, приобретавших в моменты этих вспышек фантастические очертания.
8
Местное население обычно сокращало Станиславов до Станислав. Официально это название закрепилось за городом после вхождения в состав УССР (1939) и просуществовало до его переименования в Ивано-Франковск (1962).