1. Главная
  2. Книги
  3. Народное творчество
  4. Гэсэр.Бурятский народный эпос(перепечатано с издания 1968 года)
  5. Страница 16
Выбрать главу
Непобедимого врага победив, Быстрейшего из жеребят перегнав, Переднее назад заворотив, Неседланого жеребца оседлав, Заднее наперед загнув, Неломаемое сломав, Непугаемое спугнув, Абай Гэсэр До звона в своей богатырской груди радуется, Абай Гэсэр До стона в своем богатырском сердце восторгается. Вверх поглядит — смеется, Вниз поглядит — улыбается. Победителем он зовется, Удалым прозывается. После этого, Три слоя почвы срыв, После этого, три слоя земли открыв, Архана, черного дьявола, похоронил. И сверху тяжестью придавил. На излучине вечного моря, В середине степного предгорья, Воздвигает он каменную груду, Достигающую небесных сосков текучих, Воздвигает он квадратную кучу. Совершив такое деянье, Произносит он заклинанье:
— Под тремя слоями земли разрытой Будешь вечно лежать ты, Архан убитый. Ты, дохлая туша, лежи и тухни, Ты, тухлая туша, лежи и кисни, К жизни людской не тяни ты руки, Не мешай ты земной, человеческой жизни. После этого Трубку из чистого серебра он берет, С тюленя величиной, Кисет из черного бархата он берет, С оленя величиной, Копну красно-резаного табака В трубке бережно уминает, Кресалом, сверкающим как ледяная река, Искры-молнии высекает, Пушистый трут, величиной с лося, Размахивая им раздувает, Разгоревшуюся трубку сося, Дым как облако выпускает. Сидит Гэсэр — трубка в руке, А дым от нее, как туман по реке, Так сидит, говорят, Так дымит, говорят, О схватке с дьяволом вспоминает. После этого Возвратился он наконец В свой серебряно-золотой дворец. Во-первых, Тридцать трех богатырей, Во-вторых, Триста воевод, В-третьих, Три тысячи оруженосцев К себе зовет, Хара-Зутана зовет четвертым, От страха ни живого, ни мертвого.
Собирает он их всех вместе, Говорит он им всем по чести: — Что-то вы ленивыми стали, Чуть Гэсэра своего не проспали.
Тридцать три богатыря, Триста воевод, Три тысячи оруженосцев Великим удивлением удивились, Великим стыдом устыдились, Впредь, словами своими медлительными, Обещают они быть бдительными.
— А ты, Хара-Зутан, — говорит Гэсэр, Рановато на ноёнское место сел. Все вооружение мое ты возьми-ка, Все снаряжение мое собери-ка, Все колющее собери, все острое, Все режущее, все сверкающее, Все черно-желтое, все пестрое, Все разящее, все стреляющее, Все, что было до блеска наточено, Все, что за ночь тобой испорчено, Отнеси хангинским семи кузнецам, Отнеси шэнгинским семи кузнецам, Пусть они горны свои разожгут, Все исправят, все откуют, Все вернешь мне в целости сам.
Хара-Зутан Большим удивлением удивился, Хара-Зутан Большим стыдом устыдился. Глаза поднять на Гэсэра не может, Раскаянье его гложет. Но не ушел он от суда Гэсэра Абая, Гэсэр, когда нужный час настал. Хорошее вспоминая, плохое не забывая, Хара-Зутану выговаривать стал:
— Разве белые хорошие дела Мы не вместе делали? Разве твоя хангайская стрела Не летала рядом с моими стрелами? Не под одной ли крышей мы часто жили, Крепким словом сказанным дорожили? Будем судиться не по словам, А будем судиться мы по делам. Возьмем в свидетели нашего отца, Эсэгэя-батюшку, Мудреца и творца, Предначертанное им возьмем за закон, Пусть тебя судит не я, а он. Давай обратимся к бурханам-небожителям, Спросим у них: «Рассудите нас и скажите, Мирно ли мы разойтись должны, Вместе ли мы и дальше жить должны, Или мы сразиться с Хара-Зутаном должны, Или мы наказать его должны?»
Хара-Зутан, от испуга серый, Начал ползать у ног Гэсэра. Ползает, корчится, извивается, Стонет, плачется, извиняется, Всячески себя умаляет, Гэсэра всячески умоляет:
— Отныне не буду я поступать по чужим словам, Отныне буду я себе хозяином сам, Ты меня не вини, мой племянник и внук, Не сумел я уйти из дьявольских рук, Это все Архана-дьявола каверзы, Обойти бы его надо за версту, А я, старый идиот и дурак… Охмурил меня старого хитрый враг, Но теперь-то уж я примерным буду, Твоей доброты-простоты не забуду.
Будем мы друг друга любить-уважать, Будем мы жить да добра наживать.— Абай Гэсэр по своей доброте Выслушал слова покаянные те. — Ладно, — сказал он, — прежнее за оплошность примем. Грязное, черное за беспечность примем, Впредь с врагами осторожными будем, Настороженными, чуткими будем. Чуткостью уха дальнего врага выслушивать будем, Зоркостью глаза близкого врага высматривать будем, Трезвостью разума Замышляющего врага распознавать будем. Если на кочку ногой не наступить, Откуда муть в роднике возьмется? Если черной мысли не заронить, Откуда черное дело возьмется? Если черного дела не совершить, За что же боги сердиться будут? Если по кривой тропе не ходить, Откуда взяться греху и блуду?—
Тридцать три богатыря, Триста воевод, Три тысячи оруженосцев Раскрыли уши, Правдивое слово, Справедливое слово Они внимательно слушают. Разумно-ясному дружно внимают, Торжественно-прекрасное постигают. Но Гэсэру они высказывают, Что надо бы Хара-Зутана наказывать, За то, что с чертом он спутался, В ущерб народу и родной стороне, Привязать его крепкими путами К толстой красной сосне, Привязать его ремнями кожаными, Содрать с него, изменника, кожу. У шубы теплый воротник должен быть, У люда старший богатырь должен быть. Шубу мы узнаем по ее теплости, Старшего мы узнаем по его строгости. Ты, Гэсэр, Белоголовому отцу Эсэгэю-батюшке помолись, Ты, Гэсэр, Седовласой Манули-матушке поклонись, Пусть черные дела Хара-Зутана пред ними предстанут, Пусть их правдивые слова мерой станут. Но Абай Гэсэр наказывать дядю-деда не стал, Только клятву с него при народе взял, Чтобы вел он себя впредь не разбойно, Чтобы вел он себя впредь достойно. Хара-Зутан Большим удивлением удивился, Хара-Зутан Большим стыдом устыдился, Клятву дав, домой удалился. Совершив этот суд милосердный свой, Абай Гэсэр отправился на покой. Прямой дорогой отправился он К любимой жене Урмай Гохон.
Урмай Гохон Серебряный стол накрывает, Сладко-вкусную еду расставляет. Урмай Гохон Золотой стол накрывает, Сладко-крепкое питье разливает. Угощает его и потчует, Угодить ему всячески хочет. Абай Гэсэр неторопливо вкушает, Абай Гэсэр неговорливо внушает: — Жестокого врага победив, Беспечности предаваться не следует. Великого врага победив, Хвалиться этим не следует.— Так, С похожей на красное солнышко, Так, Выпивая питье до донышка, Говорят они, Пока сметана на чистой воде не настоится. Сидят они, Пока трава на голом камне не уродится. Однако С наступлением вечера Берет он Урмай Гохон за плечи И ведет ее на постель мягкую, Под теплое легкое одеяло, Сейчас они вместе лягут, Благо, что ночь настала. Пожелаем ему сна спокойного, Пробужденья утром достойного. Пусть узлы он все пораспутывает, Пусть удача ему сопутствует, Пусть земля его будет щедрой, Пусть судьба его будет светлой. На родной земле, под его рукой, Пусть вернутся к людям мир и покой.
Перевод Владимира Солоухина.

ВЕТВЬ ЧЕТВЁРТАЯ

О ПОБЕДЕ ГЭСЭРА НАД ГАЛ-НУРМАН ХАНОМ

У священного желтого дерева На каждой ветви горящие свечи, Девять сказаний древних, В каждом сказании сеча. Девять ветвей у дерева, Каждая листвою повита, Девять сказаний древних, В каждом сказании — битва. В выдру, что ценней всех зверей, Почему не пустить стрелу? Великому роду богатырей Почему не воздать хвалу?
На груди золотой земли, С вечной жизненной благодатью, На холмах Улгэн-Земли С исполнением всех желаний, С многотысячными табунами-стадами, Вверх по пастбищам поднимающимися, С бесчисленными конями-быками, Вниз по пастбищам спускающимися, В день три раза питающийся, Трижды в год наслаждающийся, Себе на благо, другим не на вред, Жил, говорят, хан Ганга-Бурэд. До того, как пришли обиды, До того, как пришли напасти, Люди там горя не видели, Все были довольны и счастливы. Жили под крепкими крышами, Промышляли бобрами и выдрами, Простор был сушью не высушен, Народ был ветром не выветрен. Травы зеленые переливались, Травы тучные колыхались, Реки в зелени извивались, Серебром они изливались.
Но внезапно начали травы сохнуть, А быки и лошади начали дохнуть, Реки начали от истоков мелеть, Солнце начало от восхода тускнеть, С неба ни дождинки не капало, Все живое захирело, ослабло. Распространились холод, голод и тьма, Распространились язва, оспа, чума, Распространились распри, слезы и кровь, Забыли люди жалость, любовь. Северные народы Десятками тысяч гибнут, Южные народы Сотнями тысяч гибнут, Гибнут люди ночью, гибнут и днем, Охватило землю черным огнем. Хан Ганга-Бурэд с несчастьями не смирился, Но не знает, что бы все это значило, Большим удивлением он удивился, Большой задачей он озадачился, Может быть, Эсэгэ-батюшка Все эти несчастья на землю послал? Может быть, Повеленьем Гурмэ-Манзан матушки Мрак на землю спустился? Большую думу он думать стал, Сердцем каменным он ожесточился. В золотой бубен он бьет Северных людей собирает, В серебряный бубен он бьет, Южных людей призывает. Северные народы Спереди бело-звездного дворца, В поднебесьи сияющего, Собравшись, волнуются-шумят, Южные народы Сзади квадратно-белого дворца, В поднебесье светящегося, Собравшись, волнуются-галдят, Слепых-косых людей поводыри приводят, Хромых-безногих людей на руках приносят. Хан Ганга-Бурэд, Что был народам вместо отца, Выходит из своего дворца. Бело-звездный дворец — на девять углов, Двери во дворце — на девять сторон, В квадратно-белом дворце Девяносто девять окон.
Перламутровую хангайскую дверь Хан величественно открывает, Через мраморный хангайский порог, Не обронив ни соринки с ног, Хан медлительно переступает, Выходит он на верхнюю ступеньку крыльца Такой ширины, что годится Бегать там с жеребеночком кобылице, Перешагивает он на нижнюю ступеньку крыльца Такой ширины, Что пасти бы там резвые табуны. Народы северные и южные он приветствует, Всем собравшимся он поклоняется, Ко всем, вокруг столпившимся тесно, С такими словами он обращается:
— То не Эсэгэ-батюшка Своим проклятием нас проклинает, То не Гурмэ-Манзан матушка Бедствия на нас насылает. Истоки бедствий искать мы должны На краю Хонин-Хото восточной страны. В стране, Где все деревья с корнями выдернуты, В стране, Где все наизнанку вывернуто, В стране холодной, в стране бесплодной, В стране бесславной, в стране бестравной, Где река под тремя преградами Проскальзывает тремя водопадами, В стране, где ветер, в стране, где тьма, Появился дьявол Гал-Нурман. На спине у дьявола десять тысяч глаз, На темени у дьявола — особенный глаз. Этот глаз округл, этот глаз велик, Изо рта торчит единственный клык, Две руки у дьявола — сокрушители царств, Две ноги у дьявола — топтатели царств, В распоряжении у дьявола — десять тысяч коварств. Превращений в его распоряжении — Три тысячи, Разрушений в его распоряжении — Тридцать три тысячи, Жар напускает он выжигающий, Пожар напускает он пожирающий, Этот дьявол Гал-Нурман, чудовище и злодей, Губит наши земли, скот и людей, Богатая наша жизнь стала бедной, Жирная наша жизнь стала скудной. За что ни схватятся люди — вредно, За что ни возьмутся люди — скучно. Болезни, о которых никто не слыхал, Людей косят. Болезни, о которых никто не знал, Стада косят. Люди плачут и голосят, Где травы цвели, там пепел лежит, Где деревья росли, там зола лежит. Окутали землю туман и тьма, Вот что наделал Гал-Нурман. Давайте, люди, держать совет, Как нам избавиться от этих бед…
Вверх посмотрит хан — опечалится, Вниз посмотрит хан — затоскует, А люди стоят в молчании, Не избыть им беду такую. Но тут появился маленький старичок, Сморщенный, как сморчок, У длинноногих людей меж ног проскользающий, У низкорослых людей под мышкой пробегающий. Сам он ростом в шесть четвертей, Борода у него клочьями в семь четвертей, Волосы у него сквозь шапку наружу проросли, Ногти у него сквозь рукавицы наружу проросли, Похож он был на корешок из земли. Вышел седенький старичок-недоросточек, Опирающийся на камышовую тросточку, Встал старичок перед ханом суровым И молвил верное слово:
— Слушайте вы, Когда пить-есть зовут, вперед вылезающие, Слушайте вы, Когда на суд зовут, назад убегающие, То не Эсэгэ-Малан батюшка Своим проклятием нас проклинает. То не Гурмэ-Манзан матушка Бедствия на нас насылает. Это Гал-Нурман, Из шеи Атай-Улана возникший, Черный дьявол и хан, Себя хозяином возомнивший, На всю вселенную обозлившийся, На нас, добрых людей, ополчившийся, Жаром Все цветущее на земле иссушающий, Пожаром Все сущее на земле пожирающий, Этот дьявол — причина всех наших бедствий, Но уже народился для решительных действий Богатырь, который нас всех спасет, Батор, который дьяволу гибель несет. По решению божественного совета, Спущен он к нам, на землю эту. Спокойствие земли возвратить спустившийся, Порядок и счастье на земле установить спустившийся, От пятикнижного бурхана с указаньем спустившийся, От пятидесяти пяти небесных долин с порученьем спустившийся, Всех злых врагов победить спустившийся, Всех добрых людей оделить спустившийся, На помощь нам небесами дан Абай Гэсэр хан. Вечное море Манзан Простым водопоем он сделал, Великую долину Моорэн Обыкновенным пастбищем сделал, У истоков великой реки Хатан, Говорят, проживает великий хан. За тремя долинами, за тремя горами Живет он, говорят, с тремя дядьями. Богатырей у него — Тридцать три, Военачальников у него — Триста тридцать три, Оруженосцев у него — Три тысячи триста тридцать три. Вот кто дьяволу гибель несет, Вот кто нас от бедствий спасет.—
Ганга-Бурэд хан Старикашечку выслушал. Ганга-Бурэд хан На крыльцо широкое вышел. — Горы стоят высокие, Реки текут широкие, Долы лежат далекие. Где найдется такой скакун, Где найдется такой ездок, Чтоб в течение нескольких лун Доскакать до Гэсэра мог? Чтоб доставил от нас он Гэсэру весть, Рассказал бы о нас все Гэсэру как есть? — Старичок, У длинноногих людей меж ног проскользающий, Старичок, У низкорослых людей под мышкой пробегающий, Ростом в шесть четвертей, С бороденкой в семь четвертей, С волосами, Сквозь шапку наружу проросшими, С ногтями, Сквозь рукавицы наружу проросшими, Седенький старичок — недоросточек, Опирающийся на тростниковую тросточку, Стоит перед ханом суровым, Говорит свое верное слово.
— От тепла бесчисленных очагов, От дыма бесчисленнейших юрт Пусть тысячу опытных ездоков Умело и тщательно отберут, Из этой тысячи на местах Сто искусных ездоков выделите, Из этих выделенных ста Десять наискуснейших выберите. Среди этих искуснейших десяти Постарайтесь одного ездока найти, Который через все преграды и страны Доскачет до Абая Гэсэра хана. Затем из бесчисленных табунов Тысячу коней, внимательно отберите, От тысячи отобранных скакунов Сто наиотборнейших отделите. Из этих ста отберите десять, реди десяти найдется такой скакун, Который через все долины и веси Домчится до Гэсэра за несколько лун.
Таким-то способом Из бесчисленнейших людей Был отобран Зоодон-Мэргэн батор. А из бесчисленнейших лошадей Скакун по кличке Шодон, Короткохвост, пятнист, неказист, Да зато на скаку резв и скор. Так, В середине земли живущий, Ганга-Бурэд хан Зоодон-Мэргэн батора И пятнисто-неказистого коня Шодона В путь-дорогу дальнюю снарядил, Всем необходимым в достатке снабдил.
— Ведь горы, — думал он, — стоят высокие, А реки, — думал он, — текут широкие, А долы, — думал он, — лежат далекие.— Сто двадцать вьюков для Зоодона навыбил хан, Двенадцать провожатых ему он дал. К тому же Зоодон-Мэргэн батор (А его батором стали звать с тех пор), Чтобы голода не чувствовать десять лет, Рот себе паучьим жиром намазал, Чтобы голода не чувствовать двадцать лет, Губы себе червячьим жиром смазал. После этого На пятнисто-неказистого коня садится, В сторону поющего жаворонка коня поворачивает, Повод ослабит — Конь как молния мчится, Конь рысцой трусит, Когда повод он укорачивает. Чуть направо коня повернул он, Тридцать три долины под конем промелькнуло. Чуть налево он коня направляет, Тридцать три горы под конем пролетает. Жаворонок вьется — начало лета. Едет Зоодой, легко одетый, Шелковый халат он распахивает, Шелковой плеточкой он помахивает. Сорока стрекочет — зима кончается. В лисьей шапке Зоодон в седле качается. Тридцатилетний путь он За три года проскакивает. Трехлетний путь он За три месяца проскакивает. Трехмесячный путь он До трех дней укрощает. Трехдневный путь он До трех часов сокращает. Едет месяцы он, едет недели, Приближается к дальней цели. Коня он кормит травами лишь росистыми, Коня он поит водами самыми чистыми. Коня он кормит травами, лишь верхушками, Коня он поит родниками самыми лучшими. А сто двадцать навьюченных лошадей И двенадцать сопровождающих людей Всех он назад домой отправил, Никого себе в помощники не оставил. Доскакал он до вечного моря Манзан, Доскакал он до великой долины Моорэн, Доскакал он до желтой реки Хатан, Доскакал он до голой сопки, где песок до колен. Поднялся гонец на вершину сопки, Перед глазами поднебесно высокий Тот дворец, которого он искал, Звездной россыпью засверкал, Лунно-солнечно засиял, Глубиной своей зазиял. На скалистую землю Улгэн Дворец основанием своим опирается. Небесно-воздушных сфер Дворец верхами своими касается. Если сверху вниз на него посмотреть, Словно звезды в небе мерцают. Если снизу вверх на него посмотреть, Словно кометы летят-мелькают. Выбранный от дыма бесчисленных очагов, Избранный из тысячи опытных ездоков, Зоодон-Мэргэн сияющий дворец созерцает. Молодой гонец с Шодона-коня слезает. Седло и потник с коня снимает, Из расшито-шелкового потника пыль выбивает. Серо-красный костер, Дымно-яркий костер На вершине горы разжигает, На колени становится, Руки к дворцу простер, Голову в молитве склоняет. В это время проснулся Абай Гэсэр, Вышел из дворца, вокруг посмотрел. Юную землю свою он трижды насквозь проглядывает, Молодые просторы свои он трижды вокруг оглядывает. И видит, что у великого моря Манзан, В начале великой долины Мооргэн, Около желтой реки Хатан, На голой сопке, где песок до колен, Словно там на сопке огонек горит, Словно около огонька человечек стоит. Разжег человечек серо-красный костер, На колени встал, руки простер. То распрямляется человечек, то складывается, Он дворцу постоянно кланяется. В полуночную эту пору Кричит Абай Гэсэр Буйдан-Улаан батору: — Вставай, — кричит, — перестань храпеть, Что это за огонек там может гореть? Кто это у великого моря Манзан, В начале великой долины Мэргэн, Около желтой реки Хатан, На голой сопке, где песок до колен, Кто это там развел костер, Кто это руки к нам простер. Кто это там то распрямляется, то сгибается, Кто-это нам до земли поклоняется? Ты коня из конюшни выведи, Ты намерения человечка выведай. Если человечек тот плохой и злой, Отруби ему голову с плеч долой. Голову к его же седлу приторочь, Хлестни коня, прогони его прочь, Пусть он скачет назад, к себе домой, Так поступи, если человечек тот злой. Если же пришел он с намерениями добрыми И окажется он хорошим воином, Расспроси его обо всем подробно И приветствуй его достойно. В его же седле, на его же коне Приведи ты гостя ко мне.— Буйдан-Мэргэн батор Без промедленья взялся за дело. Собрался он скоро, Приготовился он умело, Серебром отделанный панцирь свой На грудь и плечи он надевает, Серебром блистающий шлем боевой На лоб надвигает. Коня, скребущего землю ногой, Из конюшни выводит и седлает, В серебряные стремена ноги вдел, В серебряное седло плотно сел. Скачет он к верховьям долины Мэргэн, Скачет он к изгибам реки Хатан, Скачет он туда, куда повелел Абай Гэсэр божественный хан. Подъезжает он к вершине песчаной горы, Где маленький огонек в темноте горит. А Зоодон-Мэргэн, молящийся возле костра, Услышал тонкий приближающийся свист, Думал, что выпущена в него стрела, Упал в испуге лицом он вниз, Руками голову загородив, Лежит неподвижно ни мертв, ни жив. Буйдан-Мэргэн батор К человечку лежащему приближается, Не видевший подобного до сих пор, Удивленьем великим удивляется. — Ты, валяющийся около подошвы моей, Ты, обретающийся около пятки моей, Чей ты сын? Откуда ты взялся? На вершине горы ты зачем оказался?— Чтобы в чувство привести и вернуть дар речи, Соболиным рукавом по щекам его хлещет. Поднимает с земли его с чувством добрым, Внимает рассказу его подробному.
~ 16 ~