1. Главная
  2. Книги
  3. Народное творчество
  4. Гэсэр.Бурятский народный эпос(перепечатано с издания 1968 года)
  5. Страница 2
Выбрать главу
«Коль погибнет Наран-Гохон, То погаснет, зайдет заря. Над пятьюдесятью пятью Храбрецами в Западной шири Станут властвовать сорок четыре Властелина Восточных небес. Если ж выздоровеет царевна И возрадуется душевно, То заря будет ярко сиять. Храбрецы — пятьдесят и пять,— Исполины Западной части, Обретут желанное счастье. Надо Солнцем рожденную дочь Исцелить — и низвергнуть ночь, Чтоб избавить нас от напасти. Наступил испытанья час. Воин, выслушай мой наказ.
На северо-западе Верхних небес, Где солнца рассветного Блещет навес, Вьется тот, кто спасет от врага: Белый жаворонок Азарга. На груди — древних букв серебро, Тонко вывело буквы перо, И сверкает на солнце спина — Золотые на ней письмена. Если поймана будет птица, То Наран-Гохон исцелится, Но должна быть птица живой. Ты ее не срази стрелой, Целься в жаворонка умело, Постарайся, чтобы в глазки Наконечника птица влетела, А когда совершишь это дело, Мы приложим к царевне больной Эту птицу — к спине спиной, И к груди — другой стороной. Только так, при этом условье, Возвратится к царевне здоровье».
Поучала среднего внука Бабка мудрая и седая, И нелегкой была наука. Удивляясь, недоумевая, Вопросил Бухэ-Бэлигтэ:
«Над пятьюдесятью пятью Небесами глава-владычица, Утвердившая волю свою, Чтобы мудрость могла возвеличиться! Я, охотясь, по небу мчался, Обошел и леса и луга, Но ни разу не повстречался С белым жаворонком Азарга. Где находится эта птица? Где летает и где гнездится?» И от бабки он слышит наказ: «У отца спроси, говорит, Пусть ответит тебе Хурмас».
Средний сын, красноцветный воин, Словом бабки своей расстроен, Задает Хурмасу вопрос. Тот подумал и произнес: «В молодые, смелые годы И позднее, в зрелые годы, Эту птицу встречал я порою — Там, где ночь расстается с зарею, На северо-западе Верхних небес, Где солнца рассветного Блещет навес, Белый жаворонок трепетал. Я серебряные читал На груди его письмена, Мне сверкала его спина — Золотые на ней письмена. Вместе с ним трепетал я, читая, Открывалась мне то золотая, То серебряная страница. Но исчезла с тех пор эта птица, Не встречал я ее нигде…»
Средний сын, Бухэ-Бэлигтэ, В путь-дорогу решил отправиться, Птицу жаворонка поймать, Чтобы вылечилась красавица. Он достал свой лук и колчан, Поскакал, сквозь рассветный туман, На отцовском гнедом коне К неизведанной стороне.

Белый жаворонок исцеляет дочь Солнца

Конь Бэльгэн, скакун удалой, Между небом летел и землей, Там, где дали густеют и меркнут, То как белка мелькал, то как беркут. Вдруг замедлил он бег торопливый, Будто сразу почуял усталость: Там, где с ночью заря расставалась, Где дрожали ее переливы, На северо-западе Верхних небес, Где солнца рассветного Блещет навес, Белый жаворонок трепетал, Трепетал-напевал, взлетая, Наизусть две страницы читая: На спине у него — золотая И серебряная — на груди. Погляди, богатырь, погляди, Эта птица не просто ловится: То былинкой она становится, То, в пылинку величиной, В синеве пропадает сквозной. Но ее изловить готовится Сын Хурмаса, Бухэ-Бэлигтэ.
Богатырь, свой стан наклоня, На развилке дорог небесных Останавливает коня. Он у предков помощи просит: Вызывая сверканье огня, Он заклятие произносит Над хангайской черной стрелой. Вызывая тяжелый дым, Над ее опереньем густым Причитание произносит: Пусть, пернатая, счастье приносит, Пусть стрела как следует прянет, Но чудесную птицу не ранит, Чтоб живым трепетанием тело Трепетало, чтобы в глазки Наконечника птица влетела!
Принялся богатырь за дело. Он пустил из лука стрелу. Поднялась стрела, засвистела, И пронзила она облака. «У стрелы быстрота — от стрелка, У коня — от его седока». Так подумал он, выжидая… Засвистела стрела Хангая, Возвратилась назад стрела И, охотника радуя смелого, В наконечнике принесла Птицу — жаворонка белого, Невредимого и целого!
Сын Хурмаса, Бухэ-Бэлигтэ, Средний сын, что был краснолик, Утверждает: «Я цели достиг!» Восклицает: «Сделано дело!» На отцовском гнедом коне До родного домчался предела. Вот и коновязь золотая. Вот и бабка Манзан-Гурмэ Возвышается, восседая, С чашей разума и добра, Сотворенной из серебра,— Над пятьюдесятью пятью Небесами глава-владычица, Утвердившая волю свою, Чтобы мудрость могла возвеличиться! Богатырь пред ней предстает, Молча бабке своей подает Птицу — жаворонка белого, Невредимого и целого!
Бабушка Манзан-Гурмэ, За старанье благодаря, Похвалила богатыря.
А затем от недуга-врага Белым жаворонком Азарга Начала царевну лечить. С дивной птицей, дарующей милость, Над Наран-Гохон наклонилась, Приложила к спине спиной, И к груди — другой стороной. Белый жаворонок Азарга Исцеленье приносит больной, Будто всасывает в себя Яд болезни ее затяжной. Перестала кашлять царевна, Поправляется каждодневно: День за днем и за ночью ночь Крепнет Солнца юная дочь, А болезнь убирается прочь!
И седая Манзан-Гурмэ Весела всей великой душой, Рада радостью самой большой, Птицу — жаворонка Азарга, Благодарная, освятила Долговечным своим молоком И на волю, ввысь отпустила, И увидели все кругом, Что царевна юная снова Весела, красива, здорова, Что на Западном небе опять Храбрецы — пятьдесят и пять — Стали радостно жить-поживать, А воители неба Востока Стали западным издалёка Битвой-местью грозить-угрожать.

Хан-Хурмас отправляется на охоту

Дальше сказывается сказ. Произнес как-то слово Хурмас, Повелитель богатырей: «Что мне мясо баранье и бычье? Мне другой захотелось добычи — Поохочусь на диких зверей. Погляжу на стада-табуны, На людей мне подвластной страны, Погляжу на свою державу, А потом, говорит, на славу Я устрою охоту-облаву».
Хан-Хурмас произнес это слово, Стал коня снаряжать гнедого. Возвышался Бэльгэн, как гора. Как у зайца, уши остры. Недоуздок из серебра, И блестит серебро узды. Принялся богатырь за труды. Он повел коня по камням, Чтоб копыта стали тверды, Он по льду повел скакуна, Чтобы круглыми стали копыта, А потом с утра дотемна Стал поить его черной водой, На равнине его стреножил, Чтобы ястребом взвился гнедой, На вершине его стреножил, Стал кормить прошлогодней травой, Чтобы конь свою мощь умножил, Чтоб как сокол парил боевой!
У коня из бархата холка, А потник — из лучшего шелка. Скакуна седлают седлом, И сверкает оно серебром, И нагрудник из серебра, И нахвостник из серебра. Перетянута туго-туго, За подпругой видна подпруга, Крепкий повод, красивый, тугой, За седельной закинут лукой, За седельной подушкою — плеть, Хороша ее рукоять… На таком бы коне сидеть, На таком бы коне скакать!
Скакуна, что дышал привольем, Хан-Хурмас к серебряным кольям, К светлой коновязи привязал, Посмотрел на него и сказал: «Он готов для охоты вполне — Приготовиться надо и мне!».
Облачил он в сорочку тело, А холстина, как снег, блестела, Из парчи он рубаху надел, На одежды свои поглядел И отменные выбрал штаны, Из лосиной сшитые кожи,— Словно печень, они черны, И на замшу они похожи. А потом сапоги натянул, Что из рыбьей сделаны кожи,— Черной юфти она дороже. А потом на плечи надел Из парчи накидку-дэгэл — Богатырское облаченье. Только пальцем большим шевельнул И все семьдесят медных застежек Сразу пальцем одним застегнул! Он потом свой стан затянул Кушаком извитым, прославленным, Серебром и златом оправленным. Он кольчугу надел и щит — Ничего их не устрашит: Ни равнин дожди многодневные, Ни дружин вожди многогневные!
Он соболью шапку надел, Что казалась огромной копной, Кисть была словно холм травяной И дрожала от ветра дорог. Нацепил он на правый бок Закаленный булатный меч, Сотворенный для ратных встреч: Он на восемьдесят шагов Удлинялся при виде врагов Иль сжимался на восемь шагов, И при этом он был таков: Острие — хитрей колдуна, На ребре видны письмена. Он привесил налучник стальной Шириною в простор степной, Нацепил он колчан, шириной Равный узкой долине речной. Он упрятал в налучник свой Желтоцветный лук боевой С крепкой шелковой тетивой, С завитками из козьих рогов И опасный для грозных врагов. «Все готово, — подумал Хурмас, — В путь-дорогу пора в добрый час».
Он выходит на двор, величавый Повелитель небесной державы. Открывает хангайскую дверь Из чистейшего перламутра, Без соринки, светлый, как утро, Позади оставляет порог — Белоснежный мрамор Хангая, И по лестнице из серебра, Ни ступеньки не пропуская, Он спускается со двора. А попробовали б спуститься Жеребенок и кобылица! А пошли бы за смельчаком Кобылица да с лончаком!
Подошел он к серебряным кольям, Где стоял на привязи конь, Наслаждаясь небесным раздольем. Хан-Хурмас погладил гнедого, Приласкал коня удалого. Взял он повод в левую руку, Взял он плетку в правую руку, Быстро ноги вдел в стремена, На гнедого вскочил скакуна И уселся крепко в седло Из якутского серебра, Возвышаясь, точно гора. Круг проделал он, повторяя Светлый солнечный круговорот, И, как вихрь, помчался вперед — Только пыль взметнулась густая, Только шапки высокая кисть Трепетала нитями алыми, Развевалась над серыми скалами.
Путь Хурмаса давно ли начат, Долго ль, коротко ль едет-скачет, А до северной стороны, Где паслись стада-табуны, Доскакал властелин страны. Оказался несметным скот, Лошадям был потерян счет, И китаец белобородый Охранял овец и коней Наилучшей, ценной породы.
Поздоровался с ним Хурмас, И, насколько хватал его глаз, Он увидел стада-табуны: Овцы тучны, а кони сильны, Не убавились овцы в числе, Не убавились кони в числе, Стало больше их, стали крупней. И решил небожитель Хурмас: «Напою овец и коней». И к великой реке тогда, Где черна, кипуча вода, Он погнал табуны-стада. То покрикивал криком тонким, То покрикивал криком звонким, То покрикивал громко, в голос, И от криков степь раскололась Под ягненком и жеребенком!
Он пригнал бесчисленный скот К необъятной черной реке. Стадо, вырвавшееся вперед, Жадно воду чистую пьет, А стоящее вдалеке Лижет камни, тонет в песке.
Хан-Хурмас поскакал на юг. Сколько пастбищ было вокруг, Сколько было коров и быков На зеленом просторе лугов! Охранителем этих стад Был китаец черноголовый, И при нем быки и коровы Приумножились: их число С каждым днем росло и росло!
Говорит глава смельчаков: «Напою коров и быков!» И к реке он погнал стада, Где желта и обширна вода. То скрипучий крик издавая, То могучий крик издавая, То склоняясь к коню, то вставая, Он пригнал бесчисленный скот К необъятной желтой реке. Стадо, вырвавшееся вперед, Жадно воду чистую пьет, А стоящее вдалеке Лижет камни, тонет в песке.
Вот, оставив стада-табуны, Хан-Хурмас поскакал то степью Непомерной длины-ширины, То сухой недотрогой-пустыней, То крутой дорогой нагорной. До тайги доскакал он синей, До тайги он добрался черной. Только тех промышлял зверей, Кто побольше был, пожирней, Малых, тощих он отпускал. Долго он по тайге скакал, Он и соболя изловил, И стрелою сразил бобра, Что белее был серебра.
На коня он навьючил добычу. Навострил свои уши гнедой И, внимая походному кличу, Из тайги помчался домой. Если тихо всадник скакал, Замедляя бег скакуна, Пыль вздымалась, мутна и черна. Если с шумом всадник скакал, Убыстряя бег скакуна, То под ним сотрясался дол И взлетали тяжелые комья, Что размером были с котел.
Прискакал стрелок и храбрец, Прискакал Хурмас во дворец. Возле коновязи своей Придержал он коня гнедого. Сбросил влево одних зверей, Сбросил вправо других зверей, А потом сказал свое слово: «Чтобы шубы сшить, отберите Тех, которые попышнее, Чтоб людей накормить, сварите Тех, которые повкуснее!»
Вот хозяйка Гэрэ-Сэсэн В богатырском небесном чертоге Попросила мужа присесть За широкий стол восьминогий, Пригласила попить-поесть, Насладиться отменной едой, Что на скатерти золотой Стали ставить пред ним повара, А на скатерти из серебра Тоже было немало пищи! Небожитель, поев, достает Из похожего на голенище, Из кисета на правом боку Горсть легчайшего табаку, И табак он бросает в трубку, Что размером с детскую шубку, Высекает кресалом искры, А кресало — что крупный лось. И как только пламя зажглось, Закурив, стал сосать он трубку, Поднимал он шум, как вулкан, Стлался горький дым, как туман.

Хан-Хурмас посещает Срединное царство Сэгэн-Сэбдэга

Так подумал властитель страны: «Осмотрел я стада-табуны, Я устроил охоту-облаву, На коня я сяду опять, Погляжу на свою державу». Он отправился к северным жителям Своего небесного края. Прибыл в гости, милость являя, Подошел к старикам предводителям.
Словно старший, одних приветствовал, Словно младший, других приветствовал. Тем, кто спрашивал, он ответствовал, А потом он и сам расспрашивал, Он учтивостью разукрашивал Благосклонную, умную речь,— И сердечней не было встреч. «Здесь, на Севере, ваш народ Лучше прежнего ныне живет, Он теперь богат и велик»,— Так сказал ему главный старик. Вот, внимая напутствиям дружным, Хан-Хурмас повернул коня, И, отраду в душе храня, Он отправился к подданным южным.
Долгим был его путь иль коротким, А Хурмасу был он знаком. Как с ровесником-одногодком, С главным встретился стариком. Вот подходят учтиво друг к другу, Подают они правую руку, Жаждут в сердце дружбу сберечь. У обоих — честная речь, И правдив у обоих язык. Так поведал главный старик: «Здесь, на Юге, ваш добрый народ Лучше прежнего ныне живет, Стал сильнее во много раз».
И возрадовался Хурмас, Возвратиться решил назад, Но внезапно он бросил взгляд На дворец, что виднелся в тумане, В дымке-мареве утренней рани. А владел им Сэгэн-Сэбдэг, Тот, кто горя не знал вовек, В голубой проживая долине, Меж могучими посередине, Между Западом и Востоком, Тот, кто жил на небе высоком, Отвергая Востока власть, Не желая пред Западом пасть, У кого было много стад, Чей народ, красив и богат, Беззаботно жил, благодатно, В день питался он троекратно, Наслаждался у всех на виду Троекратным счастьем в году.
Хан-Хурмас на синий дворец Посмотрел своим взглядом острым, И решенье воитель-мудрец Принял в сердце своем черно-пестром, В богатырском сердце своем: Повстречаться пора с царем, С благородным Сэгэн-Сэбдэгом, Что приветлив был и умен, И проведать Сэсэг-Ногон.
Конь гнедой под всадником взвился. Тот помчался небесной тропой И, замедлив, остановился Возле коновязи золотой, На приколе коня поставил И шаги во дворец направил. Вот поднялся он по богатым, По сереброцветным ступеням — По таким бы взбегать с нетерпеньем Кобылицам и жеребятам!
Он дошел до ворот дворца, Он взбежал к серебру крыльца, Ни ступеньки не пропуская. Подошла б дорога такая Кобылице и лончаку! Дверь — сокровище из Хангая — Уступила путь смельчаку. Ни соринки не оставляя На пороге, белом как снег, Входит гость во дворец расписной, А навстречу — Сэгэн-Сэбдэг С благородной своей женой, И приветствуют гостя учтиво, С уваженьем и красноречиво.
На почетное место справа Приглашают богатыря, Чья грозна, обширна держава: «Вы садитесь повыше нас!» И садится могучий Хурмас. Было крепким рукопожатье, Было радостным их занятье,— Восемь дней продолжался пир. Разливались во время встречи И вино, и умные речи,— Девять дней продолжался пир. На десятые сутки веселий Оба гостя отяжелели И дышали уже с трудом, Угощаясь едой и питьем. Говорят: «Надо знать и честь — Столько можно ли пить и есть?»
На прощанье Хурмас к Сэбдэгу Обратился с речью такой: «Подчинись мне по доброй воле, Стань мне преданным, верным слугой, На своем оставаясь престоле».
~ 2 ~