А теперь моя битва — иная…
Происшедший из тела Атая,
Из руки его левой, отрубленной,
Кровь людей на земле проливая,
Черной смерти и жизни загубленной
Стал причиной Шэрэм-Мината.
В трехсаженном рту супостата
В целых пять четвертей язык
И один-единственный клык.
Красных глаз пылают круги,
Так что страшно на них смотреть…
Жизнь и радость — его враги,
в руке — чугунная плеть.
Обитает этот злодей
Ближе смерти и дальше счастья,
Низвергает он на людей
То кровавую влагу ненастья,
То пургу — все лютей и лютей.
Воздвигает холмы из костей,
Воздвигает горы из мяса.
Дожил я до тяжкого часа!
Истребляет Шэрэм-Мината
И людской и звериный род,
И скота моего приплод,
Самых жирных ягнят и телят —
Овцы плачут, собаки скулят!
Порешил я: пойду войной.
Коль вблизи чудовище встречу —
Уничтожу в стране родной,
Если нет — я устрою сечу
На чужой стороне далекой…
И сошлись мы в битве жестокой,
От зари до позднего часа
От спины отрывая мясо,
На груди разрывая мясо
В буйном гневе кровопролитья,—
Но врага не сумел победить я
Ни военной мощью меча,
Ни надменной силой плеча —
Истощилась моя отвага…
У небесных мужей, чье число —
Пятьдесят и пять, что светло
Даровали мне чистое благо,
У бурханов, чей свет и тепло
Благодарной душою приемлю,
Ибо послан я ими на землю,
Чтоб карать неправду и зло,
У тебя, моя бабка седая,
Дорогая Манзан-Гурмэ,
У тебя, что глядит, восседая,
В чашу разума и добра,
Сотворенную из серебра,
Я прошу: помогите спасти
Человечество на земле,
Укажите к победе пути,
Чтобы жизнь не погасла во мгле,
Дайте недруга одолеть,
В чьей руке — чугунная плеть!»
Тут Гэсэру Манзан-Гурмэ
Говорит слова укоризны:
«Как мне жаль, что во имя жизни
Ты в бою не сражался как воин!
Видно, сын отца недостоин…
Шерстобитный смычок возьми.
Ты навек породнился с людьми,
Так на землю спустись ты вновь,
Защити добро и любовь,
Защити человеческий род,
Защити матерей и сирот!»
Тут возрадовался Гэсэр:
«Ты мне, бабушка, помогла,—
На земле рассеется мгла,
Будет сломлен свирепый бес!»
Пожелал он ей благоденствия:
Пусть не знает горя, главенствуя
Над воителями небес,
И помчался к себе домой,
Взяв смычок шерстобитный с собой.
Вторая схватка с чудовищем
С беспредельных небесных высот
Он спустился на землю снова
И, людской приветствуя род,
Произнес богатырское слово:
«Если встретился ты, человек,
С многотрудной преградой особой —
Трижды взять преграду попробуй!»
Для сраженья, что будет сурово,
Снарядить приказал он гнедого,
А Эржен-Шумару сказал:
«Мне ты спутником будешь в дороге,
Мы разделим труды и тревоги»,—
Снарядиться в поход приказал.
Он вступил во дворец золотой,
Он вошел к жене молодой,
И любимого мужа она
Как желанного гостя встретила,
Обласкала, взглядом приветила.
Говорит он: «Моя судьбина
Мне для ратных трудов завещана.
Пусть пребудет в дороге мужчина,
Как в домашних заботах — женщина.
Если есть на пути преграда —
Пусть воитель запомнит впредь:
Совершить три попытки надо,
Чтоб ее наконец одолеть.
Высшим благом правды владея,
Я иду уничтожить злодея,
В чьей руке — чугунная плеть.
Он живет в пределах ненастья —
Ближе смерти и дальше счастья».
У Гэсэра на теле — броня,
Боевые доспехи грозны.
Сел Гэсэр на гнедого коня,
Состоявшего из огня,
И открыл дорогу войны.
На коне чудесного цвета
Разгорающегося рассвета
С ним помчался Эржен-Шумар,
Как помощник-спутник в дороге,
Чтоб делить с ним труды и тревоги.
Если едут всадники наши
Не спеша — из-под гордых копыт
Пыль до самого неба летит,
И комки этой пыли — как чаши,
Если едут они побыстрей,
То взлетают комки, как котлы,
На дороге богатырей.
Там, где в зелень одеты стволы,
Мчатся всадники над листвой,
Что обрызгана теплыми росами,
Там, где высится кряж вековой,
Пролетают они над утесами,
Там, где море шумит у нагорий,
Переносятся через море.
Скачут всадники выше воздуха
Над пространствами в сто кругозоров,
Покрывают, не зная роздыха,
Расстоянье в пятьсот просторов.
Порешили стать, на ночлег
На холме серебристо-белом,
Где еще не ступали вовек
Ни животное, ни человек,
Где вольготно пернатым стрелам,
Где к воде, что дарует родник,
Ни один еще конь не проник.
Вот и спешились два седока
У истока того родника,
На холме, что снега белей.
Напоили уставших коней
И пустили гулять по траве.
Приложили стрелу к тетиве —
И упали лосиха и лось:
Та стрела над ними не сжалилась,
Засвистела — пронзила насквозь.
Вот лосиное мясо изжарилось
На огне сине-красном костра,
И заснули стрелки до утра.
До того, как явила заря,
Словно в зеркало, глядя в родник,
Свой румяный, упитанный лик,
Два проснулись богатыря,
Родниковой водой освежились,
Причесались, расположились
На холме одиноком, пустынном
И насытились мясом лосиным.
На траве, что шелка нежней,
Двух поймали могучих коней,
Оседлали и дальше помчались,
О судьбе своей не печалясь.
Пролетали повыше воздуха
Над пространствами в сто кругозоров,
Покрывали, не зная роздыха,
Расстоянье в пятьсот просторов,
За три дня, не устав ничуть,
Покрывали трехмесячный путь,
Покрывали за три перехода
Путь, длиною в три долгих года.
Хоть просторна земля, широка —
В наилучшее время поспели,
Хоть длинна, бурлива река —
Доскакали они до цели.
Перед ними легла граница —
Здесь им надо остановиться.
Обитавший в пределах ненастья —
Ближе смерти и дальше счастья,
Обладавший чугунной плетью,
Приказавший быть лихолетью,
Страшный бес, истреблявший людей,
Понял с быстрым понятьем злодей,
Что Гэсэр уже прискакал,
За его охотясь душой,
До границы страны чужой.
Размахнулся бес непоборною
Жгучей плетью, чугунною, черною,
И помчался Гэсэру навстречу,
Чтоб начать кровавую сечу.
Там, где внешней реки переправа,
За которой — чужая держава,
Там, где блещет издалека
Царства внутреннего река
Синецветным разливом влаги,
В бой вступили два смельчака,
Два могущества, две отваги.
А на чьей стороне перевес?
Бьет Гэсэра свирепый бес,
Черной плети удары множит —
Победить Гэсэра не может.
А Гэсэр, победить желая,
В ход пускает стрелу Хангая,
Ту, что прочих стрел совершенней, —
Зачинательницу сражений.
Но, скользнув по броне, от тела
Людоеда Шэрэм-Мината
Отскочила стрела, улетела,
Утонула в разливе заката…
Чтобы радость жила человечья,
Бьется с бесом Гэсэр бесстрашный.
Вот схватились они за предплечья —
Ибо в битве сошлись рукопашной.
То ведут сраженье по-птичьи,
То дерутся они по-бычьи,
То, как соколы, жаждут добычи,
То — как коршуны на небосклоне,
То — как в поле дикие кони.
Обопрутся на южную гору —
В пыль и прах превратят опору,
А на северный станут хребет —
В толще пыли сокроется свет.
Бьется насмерть с Гэсэром могучим
Девять суток свирепый бес.
На верблюда обоих навьючим —
Одинаковым будет их вес,
И такой же вес мы получим,
Если их на лошадь навьючим.
В том урочище диком, глухом
Бес кровавый и сын Хурмаса
Из костей воздвигают холм,
Воздвигают гору из мяса.
Смерть и злобу везде славословящий,
Бес, бранясь, устремляется вспять,—
И опять наступает чудовище,
Бьет чугунною плетью опять,
Бьет Гэсэра злое отродье!
Мощь Гэсэра уже на исходе,
Воин кажется беззащитным,
Но тогда о смычке шерстобитном,
О подарке Манзан-Гурмэ,
Вспомнил воин, сидевший верхом.
Он взмахнул шерстобитным смычком
И ударил беса с размаха
Так, что мерзкий присел от страха,
Стал слабее пыли и праха.
А Гэсэр сечет и сечет —
Он теряет ударам счет,—
Чтобы выбить из тела дух.
Злобный бес от ударов распух,
Стал недвижным язык в страшной пасти.
Обитавшего в черном краю —
Ближе смерти и дальше счастья,
Богатырь одолел в бою
Ненасытного людоеда.
Вынул душу и вышиб дух.
Свет в глазах злодея потух.
Наконец-то пришла победа!
Раскраснелся Гэсэр от счастья:
«С тяжкой справились мы напастью,
Побежден кровожадный враг,
Всем внушавший ужас и страх!»
Вот Гэсэр и Эржен-Шумар
Порубили деревья лесные,
И сухие стволы и сырые,
Порубили деревья таежные
Вместе с ветками, вместе с корнями.
Утверждая слова непреложные,
Разожгли высокое пламя
И в огне возмездья сожгли
Изувеченные останки
Кровопийцы, врага земли,
Возле черной его стоянки
В ненавистных пределах ненастья —
Ближе смерти и дальше счастья.
И осиновою лопатой
Этот пепел собрали проклятый,
Чтобы ветры, что с севера веяли,
Черный пепел на юге рассеяли,
И лопатою из березы,
Отомстив за людские слезы,
И золу собрали и сажу
И пустили по горному кряжу,
Чтобы ветры, что с юга веяли,
В странах северных пепел рассеяли.
Торжество жизни
Вот спаситель всего живого,
Победитель чудовища злого,
Именуемый всюду Гэсэром,
Серебристую трубку достав,
Что казалась с нерпу размером,
Из похожего на рукав
Темно-бархатного кисета,
Трубку красным набил табаком.
Он огнивом жемчужного цвета
Высек яркие искры огня —
Пламя вырвалось из кремня.
Насладился Гэсэр табаком —
Закурил, затянулся дымком,
А как выдул дымок — был он цвета
Загорающегося рассвета!
Совершивший великое дело,
Возвративший отчизне смело
Счастье жизни, счастье добра,
Так Гэсэр порешил: «Пора
Нам коней повернуть обратно!»
И с Эржен-Шумаром вдвоем
Поскакал он знакомым путем.
А земля кругом благодатна,
И отрадно мчаться вперед.
Льются реки, сердцам их вторя,
Говоря им: «От смерти и горя
Вы спасли человеческий род.
Возвратили счастье, и волю,
И любовь, и блаженную долю
Человеческому очагу,
Ибо смерть нанесли врагу!»
К той реке, что их в детстве поила,
К той земле, где возникла их сила,
В дорогие, родные края,
Где у каждого — дом и семья,
Поскакали, как быстрая влага,
По дороге света и блага.
Вот коней замедляют бег,
Потому что стать на ночлег
Посреди долины пришлось.
Их стрела, подчиняясь приказу,
Двух животных пронзила сразу —
И упали лосиха и лось.
О кремень огнивом ударили
Два защитника вольной земли,
Сине-красный костер разожгли,
И лосиху и лося изжарили,
И на отдых спокойно легли.
Не успел еще в небе разлиться
Бледный свет зари молодой —
Освежили руки и лица
Родниковой чистой водой,
Привели одежды в порядок,
Подкрепились мясом лосиным,
И навстречу сияниям радуг
Понеслись по горам и долинам,
Мчались всадники выше воздуха
Над пространствами в сто кругозоров,
Покрывали, не зная роздыха,
Расстоянье в пятьсот просторов.
Вновь решают на отдых лечь,
Вновь решают они разжечь
Сине-красное пламя костра,
Но Гэсэр, заступник добра,
Произносит такую речь:
«Там, где мы ночевали вчера,
Я забыл, оставил на пне
Плеть из красного тальника.
Та ночевка отсель далека,
И без плети приходится мне
Приближаться к моей стороне».
И тогда, не желая ночевки,
Поскакали без остановки,
Поскакали к себе домой,
К той стране, что была им родной,
К той реке, что их в детстве поила,
К той земле, где возникла их сила,
К побережью моря Мунхэ,
К той долине, чье имя — Морэн,
К той супруге — Алма-Мэргэн,
Что Гэсэра ждала дорогого…
Богатырь привязал гнедого
К кольям коновязи золотой:
Охранитель всего живого,
Сокрушитель чудовища злого,—
Победитель вернулся домой!
Был он встречен с любовью женой,
Было радостным возвращенье
Ратоборца в родимый дом.
На столах перед ним угощенье —
На серебряном и золотом:
Мясо всякое здесь в преизбытке,
И арза, и другие напитки.
И тогда Гэсэр говорит:
«Возвратилось хорошее время,
Мне не нужно военное стремя,
Уберу я кольчугу и щит».
Говорит победитель-воин:
«Снова счастлив мир и спокоен,
Род людской избавлен от мук —
Уберу я стрелы и лук».
В этот час прямодушный Саргал
Прозорливым умом угадал,
Что, земли и неба избранник,
Возвратился домой племянник,
Что Гэсэр уничтожил чудовище,
Чье губительно самовластье,
То чудовище, чье становище —
Ближе смерти и дальше счастья!
И возрадовался Саргал,
Он к племяннику прискакал
И сказал ему, что отныне
На земле не погаснет свет.
А Гэсэр вздыхает в ответ:
«Там, где мы ночевали, в долине,
Что от наших мест далека,
Плеть из красного тальника
Я забыл, оставил на пне,
И пришлось поэтому мне
Возвратиться без плети к жене!»
На Гэсэра ласково глядя,
Улыбнулся племяннику дядя.
Прямодушный нойон Саргал
В золотой барабан ударил,
Свой народ на праздник собрал.
Он Гэсэра гордо восславил
На веселом, обильном пиру,
Ибо воин, служа добру,
Род людской от смерти избавил,
В самый трудный и горький час
Все живое от гибели спас,
Чтоб любовь на земле не погасла,
Чтоб светились покой и мир…
Восемь дней продолжался пир.
Словно холм, поднималось масло,
Мясо высилось, точно гора,
Разливались вина, как реки…
В честь великой победы добра,
Утвердившей счастье навеки,
Длится пир девять дней и ночей.
Много сказано было речей.
Сколько можно есть-угощаться?
Стал народ по домам разъезжаться.
А Гэсэр и его жена
В многотравной, мирной долине,
Говорят, пируют поныне,
А кругом ликует страна,
Изобилья и света полна.
ВЕТВЬ СЕДЬМАЯ
КАК ГЭСЭР ПОБЕДИЛ ДЬЯВОЛА АБАРГА-СЭСЭНА
ЧАСТЬ 1
Священное желтое дерево,
На каждой ветви свеча горит,
Девять сказаний древних,
Каждое о доблести говорит.
Бобра промелькнувшего, черного
Почему не добыть, не взять?
Богатырей родословную
Почему не пересказать?
Оставив все другие заботы,
Абай Гэсэр отправился на охоту.
Поехал он промышлять дорогих зверей,
Едва за ворота — гость у дверей,
Не с чужой стороны, не из дальних стран
Дядя его — Хара-Зутан.
Встречает дядю невестка,
Гэсэра молодая жена.
На почетное в доме место
Сажает дядю она.
Золотой накрывает стол,
Ставит вкусные яства,
Серебряный расстилает стол,
Ставит редкие яства.
Угощает его прозрачной арзой,
Угощает его светлой хорзой.
Все напитки, что она выставила,
Были напитки крепкие, выстоянные.
Хара-Зутан,
А душа у него, как известно, черная.
Выпил раз, выпил повторно,
Выпил трижды, выпил еще,
Потерялись выпитому мера и счет.
Хара-Зутан
От съеденного разомлел,
Хара-Зутан
От выпитого захмелел.
Забыл он время, забыл и место,
Стал приставать к молодой невестке.
Стал он за нее руками цепляться.
Стал он ей в любви признаваться.
Ничего в тумане хмельном не видя,
Давние стал вспоминать обиды.
— Я ведь тоже сватать тебя приходил,
Да Гэсэр в состязаниях победил.
Мало ли что, он всех побил,
А я тогда тебя больше любил.
Совсем Хара-Зутан распустился,
Ухаживать за чужой женой пустился.
Смотрит молодая Тумэн-Жаргалан,
Что гость дорогой совсем уж пьян,
Постелила она ему постель
Высотой по колена,
Подушек положила до потолка,
Взбила она ему постель
Мягкую, словно пена,
Чтобы дядя не отлежал бока.
Спать захмелевшего уложила,
Соболиным одеялом его укрыла.
Проснулся Хара-Зутан-Ноен,
А душа у него, как известно, черная.
Смотрит — лежит на постели он,
Постель пуховая и просторная.
Водой холодной он освежился,
Волосы руками пригладил на место.
Приосанился, приободрился,
Выходит к молодой невестке.
А та подумала:
«Дядя с похмелья,
Наверное у него голова болит».
Не успел Хара-Зутан отойти от постели,
Глядь перед ним бокал налит.
Выпил, опохмелился Хара-Зутан
И стал сильнее вчерашнего пьян.
Стал он за невестку руками цепляться.
Стал он ей в любви признаваться.
То, что вчера говорил, повторяет,
Ко вчерашнему новое прибавляет.
Называет он
Тумэн-Жаргалан прекрасной,
Сравнивает он
Тумэн-Жаргалан с зарею ясной.
Рассказывает,
Как он свататься к ней приходил,
Доказывает,
Что он ее больше других любил,
Что он ее из всех невест выбрал,
Но молокосос Гэсэр состязания выиграл.
И вернуться пришлось с пустыми руками,
Но с тех пор на душе — обида-камень.
А теперь, когда Гэсэр на охоте рыщет.
Никто нам не мешает исправить дело.
Племянник на дяде родном не взыщет,
А ты, вон какая молодая да белая…