Когда услышал Гэсэр про такое дело,
Лицо у него побелело.
Вспомнил он Урмай-Гоохон свою красавицу,
Вспомнил он, что в плен она скачет.
Вверх на небо посмотрит он — печалится,
Вниз на землю посмотрит он — плачет.
От левой слезы
Потекла Лена-река,
Раздольна и широка.
От правой слезы
Между лесистых скал
Образовался глубокий Байкал.
После этого Гэсэр, усмехаясь зло,
Садится на Бэльгэна, в серебряное седло.
За правую сторону повода потянув,
В нужную сторону коня повернув,
От десяти лесистых холмов Алтая,
От двадцати дремучих лесов Хухи,
Скачет в сторону родимого края,
Где теперь пустыня да лопухи.
Едет он, тихонько рысит,
Комья с чашку разбрасывает из-под копыт.
Скачет он, птицей летит,
Комья с котел разбрасывает из-под копыт.
Скачет он
Повыше облаков проплывающих,
Скачет он
Пониже звезд сверкающих,
Парит он беркутом над горами,
Мелькает он ястребом над холмами.
Бросается он соколом с неба высокого,
Остановился он, где песчаная сопка.
Тут река Хатан, тут край родной,
Для коня усталого — водопой.
Видит он,
Что пока охотился на Алтае,
Разорена страна от края до края,
Все разрушено тут, все вытоптано,
А людей тут нигде не видно.
Лишь ручьи текут от крови красны,
А у дальней горы и у ближней
То ли спят, то ли стрелами сражены,
Все баторы лежат неподвижно,
Бывшие всадниками и стрелками,
Лежат они изваяньями каменными.
А с ними
Триста тридцать три воеводы,
А с ними
Три тысячи триста тридцать три оруженосца.
В большой печали Гэсэр к ним подходит,
Сердце его красное меж ребрами бьется.
Ребра его упругие изгибаются,
Мышцы его могучие напрягаются.
И не видно нигде его красавицы,
Урмай-Гоохон, в полон она скачет.
Вверх посмотрит Гэсэр — печалится,
Вниз посмотрит Гэсэр — плачет.
Увидел Гэсэр, поднимаясь в гору,
Двух любимых своих баторов,
Упал он на изваянья каменные,
Обняв их живыми руками.
От тепла человеческой кожи
Два батора мгновенно ожили.
Встали на ноги баторы, а вслед за ними,
Дружно ожили и остальные.
Ожили
Триста тридцать три воеводы,
Ожили
Три тысячи триста тридцать три оруженосца,
Готовы они к любому походу,
Готовы сражаться с кем придется.
Абаю Гэсэру все это нравится,
Сияет он, словно солнце,
Вверх на небо поглядит — улыбается,
Вниз на землю поглядит — смеется.
К каждому батору он подошел,
Каждому батору руку пожал.
Для каждого батора слово нашел,
Каждому батору что-нибудь да сказал.
Потом они все — боец к бойцу,
Двинулись к Абая Гэсэра дворцу.
Но тут
Тридцать три батора,
Триста тридцать три воеводы,
Три тысячи триста тридцать три оруженосца,
А все они молодцы и гвардейцы,
Во дворце расположившись после похода
Начали роптать:
«Да что же это на свете делается.
Всех несчастий для края изобретатель,
Черный изменник, коварный предатель
Хара-Зутан-Ноен,
Жив, здоров, где-то прячется он.
С первого взгляда его — убить,
С первого шага его — прострелить,
Как только поймаем его — повесить,
Как только покажется — к земле пригвоздить».
Вскакивают они на своих коней,
Едут они Хара-Зутана искать.
А Хара-Зутан, смерти бледней,
С испугу начал даже икать,
Тоже вскакивает на коня,
На стрельчато-синего жеребца,
Да где же спрячешься среди дня,
Нигде не спрячешься кроме дворца.
Поняв, что ничто уж ему не поможет,
Как бы ни был он и хитер и умен,
Прибежал в Гэсэру с душою ложной,
Упал перед ним на колени он.
— Пожалей, — Гэсэру он говорит,—
Пощади, — Гэсэру он говорит.—
Дай мне еще на свете пожить,
Верой, правдой буду тебе служить.
Не гони меня, а спаси меня,
Ведь мы с тобой как-никак — родня.
Поглядел Гэсэр на Хара-Зутана,
Поглядел он в окно из дворца, а там
Все тридцать три батора дружным станом,
Все воеводы и оруженосцы
За предателем гонятся по пятам.
Ворвались они в покои своего хана,
Требуют выдачи Хара-Зутана.