Гэсэр

Не хотел Хан-Хурмас отдохнуть.
Отрубил он Атай-Улана
Пустотелую, черную грудь,
Чтоб на землю ее швырнуть.
Пустотелая грудь великана
Оказалась на той земле,
Где долины и горы — во мгле,
Где навыворот все живое,
Где безлюдие в душном зное,—
На урочище Хонин-Хото,
Где кочкарники да болота,
Где, с тремя воюя преградами,
Ниспадает река водопадами,
Где и слово еще не звучало,
Где не смеет подняться росток,
Где реки желтоцветной начало,
Где реки черноцветной исток.
Отсеченная черная грудь
Стала алчным, свирепым чудовищем,
Людям злую погибель готовящим
И в коварстве своем неизменным,
А звалось Абарга-Сэсэном.

Хан-Хурмаса острый и жалящий
Вновь сверкнул на мгновенье клинок,
У Атай-Улана седалище
Отрубил он до самых ног,
И на землю оно полетело
И достигло вскоре предела
Семигорья, безводной земли,
Тьмы и горя бесплодной земли,
Где ветров и песков обиталище,
Иссушенное долгим зноем.
Стало чудищем это седалище,
Диким Лойро-Лобсоголдоем,
Что неслось по горам и пустыням
На железном коне светло-синем.

А потом на землю слетели
Две отрубленных жалких ноги
И упали средь горных ущелий
В том краю, где не видно ни зги,
Где ветра пролетают с воем,
Где кругом — бестравный простор.
Рядом с черным Лобсоголдоем
В трех его превратилось сестер,
И полны были злобы тупой
Эти три сестры Енхобой.

Части тела Атай-Улана,
Как на землю, отрублены, прибыли,
Стали черным источником гибели,
Ибо жаждали постоянно,
День за днем и из года в год,
Истребить человеческий род.
В небесах, в распростертой бездне
Расстилались едким туманом,
Разносили они болезни
По земным, обездоленным странам.