Кажется, что это звучит лучше, чем морализм. Однако здесь есть момент существенного регресса. Мы стали панически бояться боли и страдания. Мы избегаем всего, что не доставляет удовольствия, что неприятно. Мы бежим от любой фрустрации, от всего, что может быть болезненным, и ищем обходных путей. В результате мы лишаемся развития.
Когда я говорю о готовности встретить неприятное, я не имею в виду культивировать мазохизм; наоборот, мазохист – это человек, который боится боли и приучает себя терпеть ее. Я говорю о страдании, которое сопутствует развитию, о том, чтобы честно встречать неприятные ситуации. Это очень тесно связано с гештальт-подходом.
Я не собираюсь сейчас много говорить о феномене гештальта. Основная идея гештальта состоит в том, что это – целое; полное, покоящееся в себе целое. Как только мы разрываем гештальт, мы получаем обломки и кусочки и лишаемся целого. Вот смотрите: если мы возьмем три деревяшки и положим их – сюда, сюда и сюда, они обрисуют странный образ. Но если вы сложите их вот так, вы сразу же видите, что это – треугольник. Если вы разделяете их, – треугольник исчезает, исчезает гештальт.
В биологии формирование гештальта – это та динамика, которая регулирует всю органическую жизнь.
Гештальт хочет быть завершенным. Если гештальт не завершен, мы остаемся в незаконченной ситуации, и эти незаконченные ситуации давят на нас, они хотят быть законченными. Если, например, вы участвовали в драке и действительно разозлились на своего противника, – вы можете хотеть отомстить ему. Эта потребность отомстить будет зудеть в вас, пока вы не расквитаетесь с этим парнем.
Мы несем в себе тысячи незаконченных гештальтов. Но избавиться от них очень просто. Эти гештальты появляются, всплывают на поверхность. Наиболее важный всегда появляется первым. Нам не нужно рыться, а-ля Фрейд, в глубинах бессознательного. Нам нужно научиться сознавать очевидное. Если мы понимаем очевидное, все – здесь. Каждый невротик – это человек, который не видит очевидного. Так что в гештальт-терапии мы стараемся понять слово «сейчас», сознавать то, что происходит в настоящем. Но понимание настоящего может потребовать некоторого времени – от четырех недель до двадцати лет.
«Сейчас» – это интересное и трудное понятие, потому что, с одной стороны, вы можете работать и достигать чего-то, только если вы работаете в настоящем. С другой стороны если вы делаете из этого моралистическое требование, вы сразу обнаруживаете, что это невозможно. Если вы стремитесь схватить настоящее, оно тут же уходит. Это парадоксально – работать в настоящем, но не быть в состоянии удержать его или даже сосредоточиться на нем.
Второе слово, важное в связи с нашей терапией, – слово «как». В прошлые века спрашивали «почему», пытались найти причины, основания, извинения, рационализации. Полагали, что если мы можем изменить причины, мы изменим следствия. В наш электронный век мы уже не спрашиваем «почему», мы спрашиваем «как». Мы исследуем структуру, а когда мы понимаем структуру, мы можем ее изменить.
Структура, в которой мы более всего заинтересованы, —это структура нашего жизненного сценария. Эта структура – ее часто называют кармой или судьбой, – часто проникнута самоистязанием, бесплодными играми самоусовершенствования, стремлением к достижениям, и так далее. Когда встречаются два человека с различными жизненными сценариями, каждый из них старается втиснуть другого в свой сценарий, или один старается угодить другому и стать частью его сценария, и так возникает вовлеченность, замешательство, конфликты. Люди запутываются, вязнут (get stuck) друг в друге, и весь сценарий перепутывается, – но это тоже часть сценария.
Мы хотим реорганизовать наш жизненный сценарий. Средства и методы этого могут быть до некоторой степени понятны.
Сейчас я хочу поработать с кем-нибудь из вас. Я должен сказать, что у меня очень плохая память на имена; нужно, чтобы я очень хорошо знал человека, или чтобы с ним была связана большая радость или другое значительное событие, чтобы я вспомнил, как его зовут.
Для моей работы нужны шесть составляющих. Мне нужно мое умение, нужен так называемый «горячий стул»; у нас он даже очень красиво выглядит. (Смех.) Нужен пустой стул, который будет принимать на себя все те роли, которые вы отделяете от себя, и других людей, которые необходимы, чтобы понять свой жизненный сценарий. Мне нужна косметическая салфетка (может быть сегодня она и не понадобится), сигареты и пепельница, и я готов к работе (смех). Итак, я приглашаю кого-нибудь, кто хочет выйти и поработать со мной в горячем стуле.
(Выходит Дон – бородатый мужчина лет сорока; он преподает рисование.)
Фриц: Тебя зовут…
Дон: Дон.
Фриц: Дон, я попрошу тебя использовать слово «сейчас» по возможности в каждой фразе.
Дон: Сейчас я чувствую, как бьется мое сердце. Сейчас я удивляюсь, почему я здесь сижу. (Смех.) Почему мне захотелось заполнить пустоту? Сейчас я недоумеваю, над чем бы я мог поработать.
Фриц: Гм. Позволь я прерву тебя и вернусь к Фрейду и психоанализу. Фрейд говорил, что человек, свободный от вины и тревоги, здоров. Моя собственная теория относительно тревоги и вины такова. Чувство вины – не что иное, как невыраженный упрек. А тревога – не что иное, как разрыв между «сейчас» и «позже». Как только вы оставляете безопасную основу настоящего и перепрыгиваете в будущее, вы переживаете тревогу, или, как в данном случае, страх сцены. Вы волнуетесь, сердце начинает биться сильнее, и так Далее – все это симптомы страха сцены. Мы часто не замечаем хронической тревожности просто потому, что мы заполняем разрыв разного рода страховыми полисами, ригидными конструкциями характера, грезами и прочим. Если же мы сведем будущее к настоящему, тревога исчезнет. Давайте попробуем прямо сейчас это сделать. Закрой глаза и расскажи подробно, что ты чувствуешь прямо сейчас.
Дон: Физически я чувствую тепло одной руки, касающейся другой. Сейчас… сейчас я чувствую, м-м, напряжение во всем теле. Особенно здесь. (Показывает на грудь.)
Фриц: Хорошо. Ты можешь войти в это напряжение?
Дон: Я как будто растягиваю себя, вот так. (Накрест растягивает руки на груди.)
Фриц: Можешь ли ты сделать это со мной? Растяни меня.
Дон (поднимается и растягивает Фрица за плечи): Как будто меня вытягивают вот таким образом.
Фриц: Сильнее. Тяни так сильно, как тебе нужно. 0'кей. Садись.
Дон: Теперь это ушло. (Смех.)
Фриц: Если ты научишься делать другим то, что делаешь себе, ты перестанешь подавлять себя и мешать себе в том, что собираешься сделать.
Но я не понимаю, почему Дону нужно меня растянуть. Здесь я вынужден шокировать вас, потому что собираюсь ввести один из технических терминов гештальт-терапии – «запудривание мозгов» (mind-fucking). Когда мы начинаем играть в интеллектуальные игры – как это часто происходит в групповой терапии, когда люди высказывают мнения друг о друге, дают объяснения, интерпретируют друг друга, —ничего не происходит, кроме этой интеллектуальной словесной игры.
Так что ты сейчас чувствуешь, Дон?
Дон: Запудривание собственных мозгов. (Смех.) Я объясняю сам себе, почему мне захотелось выпрямить тебя.
Фриц: О'кей, давайте воспользуемся пустым стулом Задай Дону этот вопрос.
Дон: Дон, почему ты хочешь выпрямить себя или кого то другого?
Фриц: Теперь перемени стул. И, – это важная фраза, начни создавать сценарий этого разговора.
Дон: Ну, Дон, ты недостаточно хорош такой, какой ты есть, так что тебя надо растянуть.
Дон (в другом стуле): Ну, вполне возможно. Человек никогда не знает, каковы его возможности, пока не вытянется. Я согласен, мне нужно вытянуться.
Дон: Да, похоже, что ты меня понял, и тебе осталось только предпринять что-то по этому поводу.
Дон (в другом стуле): Ну, я стараюсь что-то с этим сделать, м-м, иногда. Я постоянно помню, что мне нужно что-то с этим сделать. Но я не всегда это делаю. Только изредка.
Фриц: О! Мы познакомились с одним из наиболее частых разделений в человеческой личности – собакой сверху и собакой снизу (topdog and underdog). Собаку сверху в психоанализе называют супер-Эго или совестью. К сожалению, Фрейд упустил из виду собаку снизу; он не заметил, что в конфликте двух собак побеждает обычно нижняя.