Глава двенадцатая. Ричард
Р.: Перед нами, э, столько же Гуков [53], но они в сорока ярдах на скалах. А Мак Фарлейн это, ну, мы стоим, они тоже стоят, красиво, стройными рядами, и мы стоим рядами. Стоим друг перед другом, ну, как Давид и Голиаф, такое же чувство. А Мак Фарлейн говорит… Нет, открывает огонь по этим, как их, гукам; стреляет из своего ружья. Стрелял, он п-поворачивается и кричит, чтобы мы залегли, укрылись.
«Укрыться!»,- а сам стоит. И минуты четыре в него летят пули, вы бы в-в-видели или слышали, а он стоит, и в него летят пули. Минуты четыре в него впиваются пули, а он стоит, и мы открыли огонь, я повернулся и закричал, чтобы и остальные стреляли. И вот мы стреляем в гуков, а они, а они все стоят, и так минуты четыре, где-то так.
А потом, после этого, все прекратили стрелять, была причина. Мак Фарлейн свалился на землю и - и он был убит с первого же залпа, а все стоял, принимая на себя огонь этих…, этих гуков, уж он их достал. А потом, как он упал, тогда эти… некоторые гуки стали падать во вторых рядах, а некоторые в первом, а потом еще повалились. И это, эти…, а потом голос, и черт его знает, откуда он был. В общем там, где мы стреляли, это сцена из битвы у Плимут Рока. А голос говорит: «Уж в пятый раз Плимут Рок постоял за страну». Вы знаете, мы, наверное, выиграли эту битву или вроде этого. В пятый раз в истории США.
А потом другая сцена - была передышка - так вот в другой раз я возвращаюсь с отрядом - горсткой из шести-семи человек, мы в окрестностях штаб-квартиры, здесь опять гуки, другие, оставшиеся в живых, а их, наверное, три или четыре тысячи, стоят себе вокруг.
Мы, значит, медленно гуськом идем, а вокруг они, а мы все вымазаны, грязные, усталые и все такое - и всего-то длится это все минуты четыре, а один из наших, Керби что ли, похож на того Керби из телефильма «Противостояние», мне он еще нравился, так вот он идет к гукам и говорит: «Эй, да это ж бабы. Тут женщин полно.»
И говорит: «Напугаем их, что ли?» «Вы - говорит - детей-то иметь не будете. Ведь убьют же кого.» А сам ружьем им грозит. А они стоят себе и гогочут - все: и мужики, и их женщины - знают ведь, что это он так. Они вроде бы военнопленные.
Идем наверх, где высаживались, там у нас коммутатор - телефонная переговорная система, там еще женщина сидит, ей лет за тридцать, ну вот… Что еще. Пока дошли, извините, пока я туда добрался, надо было пройти через комнату - огромную такую комнату,- а там человек сидит за столом. Он тут начальник. Но мы на него не глядим; в общем мы это, идем, значит, мимо и не глядим на него. Но я как-то вот знаю, что он уж очень нами гордится за то, что мы сделали. Я выбираюсь из комнаты, иду к коммутатору, а телефонистка и говорит: «Шеф очень вами гордится». Я добавляю, это, э…: «Мак Фарлейн там сегодня такое сделал.»"
И вот я стою там, ноги широко расставлены, ружье прикладом об пол, а наверху на стволе каска болтается. Знаете ли, ну очень драматическая поза, со спутанными волосами и все такое, и это, говорю, значит, что совершил Мак Фарлейн сегодня. Что он погиб, но совершил подвиг. А она и говорит: «Да он… говорят, что он и Эндрюс не вернутся.» Кто такой этот Эндрюс? Не знаю я Эндрюса. А сам добавляю: «Ничего бы у них не вышло без меня».
А голос шефа по интеркому говорит секретарше: «Как явится, пус-. сразу же зайдет». Это как-то не вяжется, я же только что прошел через его кабинет. Ну вот, спускаюсь я, значит, вниз по длинной-предлинной лестнице, которая ведет вниз к выходу, там стеклянная дверь. Спускаюсь где-то на одну треть по лестнице и… просыпаюсь.
Я: Так что же незакончено? [54] (Смех).
Р.: Ну, мне кажется, не хватает причины, почему я не смотрел на шефа, когда проходил мимо, или почему я не вернулся и не услышал благодарности от него, а секретарша благодарила меня как-то не прямо.
Я: Почему бы вам не закрыть глаза и не досмотреть сон. Закончить его.
Р.: Спуститься по лестнице? Вот я, значит, спускаюсь по лестнице, сейчас дошел до трети. Спускаюсь и это… хм-м-м. Волоку ружье по ступенькам, прикладом стучу по ступенькам… Возвращаюсь по ступенькам наверх (голос звучит несколько удивленно). Откровенно говоря, сам удивляюсь, на кой дьявол меня опять понесло наверх [55].
Я: Давайте узнаем…
Р.: (Тихо так, будто размышляет) Да. Поднимаюсь по лестнице (нормальным голосом). Теперь не могу решить, куда идти: к секретарше или в кабинет шефа. Стою и думаю, что же делать. Вот решаю идти к секретарше, к коммутатору. Иду к дверям, за которыми она сидит, и гляжу на нее… А она на меня не смотрит. Не знает она, что я здесь. А потом оглядывается и говорит: «Шеф хочет вас видеть». А я говорю: «Хорошо».
Куда мне теперь идти? Не хочется мне видеться с шефом… Хммм. Ну вот, я стою, прикованный к месту. А секретарша смотрит так с удивлением, будто говорит: «Зайди лучше. Он ждет». Все, что я могу увидеть,- это картинка: шеф сидит за столом, но меня там нет. Я все еще в коридоре. Но все вижу, как он сидит за столом, работает, что-то там делает. Стучит пальцем по… карандашу на столе. А теперь говорит по интеркому: «Пришлите его!» Я слышу, но не иду.
Теперь шеф выходит, чтобы узнать, что» конце концов происходит. Он недоволен, нет, не зол, а недоволен. Потом замечает меня, подходит к коммутаторской и говорит мне:
«Эй, так заходи же». А я смотрю на него, а сам не двигаюсь. Вообще не двигаюсь! Чуть покосился в право, наблюдаю за ним, а сам не двигаюсь. Стою с ружьем, держу его у груди, крепко его так держу. Дуло прямо у меня под подбородком, чувствую: так хочется нажать на курок и выйти из этой чертовщины. Но на самом деле мне этого не хочется. Наверное, это будет слишком легким для меня выходом. Хмммм. Ничего не получается.
Я: Вы забуксовали при встрече с шефом…
Р.: Да.
Я: Который, кажется, гордится вами [56].
Если бы это был натуральный сон, он бы проснулся или завершил бы сновидение, уменьшившись в размерах или уйдя в каком-то другом направлении. Здесь же я на него давлю своим присутствием и напоминаниями: «Хорошо, теперь-то что?» Вся группа ожидает, что он что-то предпримет, и становится очевидным, что он не собирается делать шаг навстречу шефу. Он не может избегать ситуацию больше, и он это знает. Так как же он повернет все в фантазии? Шеф подходит к нему: «Что тут происходит?» Теперь он не может избежать контакта. Поскольку, помните, он не может двинуться. Он стоит со своим ружьем, не произнося ни слова.
Р.: Да. Но никогда прямо не говорит мне. Сейчас он видится мне как символ моего отца. По крайней мере у нас были такие отношения. А мама всегда намекала мне, если отцу нравилось то, что я делаю. Сам же он никогда мне ничего не говорил.
Я: Поговорите с шефом, представьте, что он в видении: он знает, что вы вернулись с неохотой, скажите ему о своем нежелании говорить с ним и что вы о нем думаете [57].
Р.:…Хорошо. Я усажу его за стол и войду в кабинет. Прямо не знаю. Не хочется мне входить. Чего-то я боюсь и не то, что я не хочу… Боюсь войти и увидеть вас. Наверное, боюсь о себе нахвастать, что я и не думал этого… нет, я и в самом деле только предположил, почему я… Да потому что, знаете ли, потому что я и не думал, что вы именно это имеете в виду. Не верю я, что вы это в самом деле чувствуете. Чувствую, что вы боитесь меня… Но я и вправду хорошо сегодня дрался. «Да. Ты славно потрудился. Я как раз и хотел сказать тебе это из…, э…, чтобы ты э…, чтобы знал, что я давно наблюдаю за тобой и ты мне по нраву. И э…, ты представлен к повышению. И это… Я слышал в штабе, что хотят тебе приказом объявить благодарность с занесением. И мне это, в общем, здорово, что ты постарался для нашей организации. Да, так. Для организации (как бы в кавычках). Сделал нам доброе имя. Хорошо для нашей репутации. Да-да. Хорошо для нашей репутации. И э…, мы гордимся тобой».
Ну точно, как мой папа. Репутация семьи всегда у него на первом месте.