Теперь обратимся к Гештальту и вожделению. В целом мы понимаем вожделение как снисходительность к желаниям, т.е. в этом смысле можно сказать, что Гештальт-терапия опирается на «вожделение» - поскольку большинство гештальтистов верит в терапевтическое значение оценки, выражения и удовлетворения чьих-то желаний. Вожделение также связано с жаждой возбуждения, что характерно для атмосферы Гештальта. Одно дело возбуждение, совсем другое - жажда возбуждения, которая является обратной стороной склонности к скуке. И третье - это псевдовозбуждение. Помнится, что когда я впервые работал с Гештальт-группой в Германии и, обойдя комнату, задал вопрос: «Что вы теперь чувствуете?» - то обнаружил, что все «возбуждены». Для меня стало ясно, что «возбуждение» в их понятии являлось идеализированной тревогой. (Кстати, мне не подходит девиз Фритца, что тревога есть возбуждение минус кислород. Это может быть и возбуждением минус сигарета. Что угодно может унять тревогу и превратить ее в действие или даже в разрушение). Я осознал, что вожделение является отклонением в личности, когда занимался характерологией, которая была частью системы Арика. Или, если хотите, «Четвертого Пути» психологической традиции, с которым познакомил Запад сначала Гюрджиев, а затем более детально показал Оскар Ичаго. Это типология, подобная описанию семи смертных грехов христианства (только число семь здесь доведено до девяти, включая такие грехи, как страх и тщеславие). Одним из смертных грехов, как вам известно, является вожделение, которое я всегда интерпретировал весьма литературно, точно также, как я интерпретировал ненасытность, ни на мгновение не допуская какой-то подтекст. Ознакомившись с характерологией «Четвертого Пути» (Суфизм иногда переносит это название на саму традицию), я узнал, что ненасытность заменяет определенный вид оральности. В случае с вожделением подразумевается тип характера, который часто описывается в литературе по психологии. Райх говорит о нем как о фаллическом характере нарциссизма; Фромм называет его эксплуатативной личностью, отмечая его связь с психоаналитическим понятием оральной агрессии. Лоуэн говорит о «психопатическом типе», Хорни высказывается о «мстительном характере», а мы в большинстве своем используем выражение «садистский». После знакомства с характерологией стало неизбежным начать типологизацию всех моих знакомых или всех, с кем я встречался по жизни,- Фритц тоже не избежал своего диагноза. Вот так, к нему подошло слово «вожделение»! Сфокусировавшись на том, что я знал о Фритце, я немедленно узнал о проекции его личности на том, что стало движением Гештальт-терапии. Существует фракция Гештальт-терапии, независимая от личностей, и есть фракция, являющаяся имитацией Фритца, с этим нужно бороться, необходимо взять отсюда все самое ценное, отделить от второстепенного. Я думаю, что в настоящее время почти каждый занимается Гештальтом по-своему. Но было бы полезным как-то определиться. Не так давно я слышал определение Гештальта как «проработку психопатическим учением навязчивых принуждений для превращения их в истерику». Шутка отражает представление того, как вожделение соотносится с возбуждением, как экспрессия, лучшее из средств, оказывается самоцелью. Интенсивность заменяет глубину, а развлечение идеализируется как терапевтическое достижение.
Предмет отношения к вожделенческим отклонениям в Гештальт-терапии является вопросом этики самовыражения и самопрощения. Очевидно, что поддаться импульсу считается в Гештальте полезным приемом. То же может быть сказано о приглашении членов группы стать настолько откровенными в групповых ситуациях, настолько открытыми друг другу, насколько это возможно и необходимо для экспериментирования с новыми поведениями. Замечательной в Гештальте является сама возможность экспериментировать с саморегуляцией на индивидуальном и групповом уровнях. Можно выйти за пределы своих ограничений. Оказаться в ситуации, специально для этого созданной. Вместе с тем, обычно явно или неявно допускается, что это есть образ жизни, когда тебе приходится сутяжничать, становиться хапугой, чтобы урвать свой кусок жизненного пирога, расчистить себе местечко, и все это в контексте тренировки уверенности в себе. Однако результаты обоих типов ситуаций различны. При терапии групп возникает, как я его называю, «психологическое дзюдо». Берется импульс дисфункции - им может быть де-структивность, жадность,что угодно,- и в экспрессии его можно добраться до самой основы данного переживания (осонание намерения). Гештальт-терапия подобна изгнанию духов в этом отношении, однако в реальной жизни изгнание духов явно недостаточно. Сама ситуация не дает возможности глубоко в нее вникнуть, и, как мне кажется, изгнание духов не только не очень хорошо действует на индивидов, но и вообще не действует на группу. Преимущества терапии катарсиса над попытками загасить дисфункциональное поведение посредством сдерживания заключаются, без сомненья, в вере в интенсивность и недопущении фрустрации, в позволительности, в отказе от подконтрольности, в возбуждении, а не в сдерживании. И в свете данной идеи «культурного заболевания» в Гештальте, характерологического «загрязнения» мы в состоянии добиться гораздо большего.
Вожделение способно создавать «сокровища» - нам нужно остерегаться возможных смещений. Мне думается, что люди, подобные Моисею, Будде и другим, были сильно убеждены в своей концепции «добродетели». Предложенные ими способы бытия можно рассматривать как ценные разработки психосоциальной инженерии. По их мнению, индивид должен в своей повседневной жизни руководствоваться целомудрием, сдерживать жадность и разрушительность, практиковать послушание и удовлетворение. И йога, и религиозные традиции составляют, с одной стороны, терапию через сдерживание «характера», а с другой - стремятся к тому, чтобы сделать общество более пригодным для жизни. Я думаю, что здесь достаточно места для эго, для сдерживания осуществления, и что эго более способствует хорошим отношениям, чем поведение, присущее терапевтической группе.
Я уже говорил, что именно Оскар Ичазо познакомил меня с типологией «Четвертого Пути». У него была поговорка, которую я до сих пор часто вспоминаю по разным случаям. Это лучшая поговорка, которую я когда-либо слышал: «Дьявол не ведает, на кого работает». По отношению к склонности Фритца к напряжениям и гедонизму это особенно верно. Он ненавидел неврастеников и задался целью полностью их извести. Он ненавидел зависимость - поэтому помогал людям быть самим собой. Он ненавидел и пустозвонство. Относился к нему с враждебностью. В его присутствии вы становились искренними. Из-за своего страстного поиска возбуждения, его активной натуры, любви к трениям ему была скучна вербализация. Он не любил слова - ему нравились экспрессия эмоций, стычки. Он был чудаком в отношениях. Однако из его манеры контактов получился бесценный гештальтный подход наблюдения прерывания контакта в качестве психотерапевтического ключа. И даже не сам контакт был для него важен. Актер по натуре, он предпочитал инсценировку, а это имело неоценимый терапевтический эффект. Когда индивид поглощен при терапии предметом осознанности и спонтанности или, если хотите, осознанности и аутентичности, или осознанности и подверженности органичной регуляции,- то
Гешталът и Медитация действия терапевта сводятся к тому, чтобы, наподобие режиссера, заставить его «быть тем или иным».
Не знаю, отмечал ли кто-нибудь, что подобное приглашение к инсценировке непосредственно связано с формой традиционной медитации - с медитацией на объекте,- ведущей к «абсорбции», полному погружению в размышления. Любая духовная традиция использует «абсорбтивную» медитацию в той или иной форме. Ты видишь что-то и этим становишься. Созерцаешь какие-то архетипные проявления - оживляешь их,- а затем абсорбируешь в свое бытие, становишься Дионисо, Шивой, Бодхисатвой и т.д. Подобный акт слияния с архетипным материалом Фритц превратил в слияние телом, в единство с рукой, со слезами, с голосом, со сновидением, с самим собой. Это повело за собой демократизацию абсорбтивной медитации, подобно тому, что Фрейд ввел своей интерпретацией снов. Дэвид Бэкан, написавший книгу о Фрейде и иудаистской мистической традиции, провозглашает, что Фрейда воодушевила кабалистическая традиция интерпретации символов (интересно, что его коллеги называли его «новым Иосифом»). Можно сказать, что он «одемократил» процесс, отказавшись от интерпретации традиционного символического материала, но помогая своим пациентам в интерпретации их собственных символов, личных бессознательных творений. Где Фрейд воспользовался интерпретацией, там Фритц обратился к драматизации в надежде, что это приведет к спонтанности внутреннего переживания. Мне кажется, что демократичная тенденция Фритца во многом соответствовала его страстности. «Страстный характер имеет больше популярности: им подменяется "обвиняемый", он чувственный, он чужд суеверия, абстракций. Часто это тип революционера.