Самораскрытие как способ жизни
Процесс самораскрытия моделирует сам себя: независимо от содержания, он показывает ценности и трудности открытой жизни в общине или обществе. Фриц Перлз был могущественным и эффективным терапевтом, но когда он выходил из комнаты, люди поворачивались друг к другу и пытались делать то же самое исходя из своих закрытых позиций. Возникала какая-то неприятная атмосфера, в которой все ждали возвращения мастера. Лучше, когда лидер, практикующий самораскрытие, выходит, остальные продолжают разговаривать: ничто не должно измениться.
Я бы не хотел оставить впечатление, что ролевое моделирование и самораскрытие предназначено для менее развитых качеств. Многим, конечно же, более всего хотелось бы услышать некий яркий анализ снов или какие-нибудь другие моменты техники. Но чаще всего приходилось слышать что-то вроде: "Да я не знаю — я просто начала себя лучше чувствовать и лучше понимать себя, когда увидела, как вы общаетесь с вещами…"
А кто, как вы думаете, получает больше всего от ролевого моделирования и самораскрытия? Правильно, терапевт. Как бы я ни любил традиционно гештальтистскую работу, меня больше затрагивает, и больше интересует человеческое во мне, — самораскрытие.
Этот последний раздел был написан как введение к предполагавшейся работе о сопротивлении в гештальт-терапии. Я с большим интересом писал это введение, но мне сразу же расхотелось планировать остальную часть статьи. Введение мне по прежнему нравится, так что вот оно само по себе.
Цель этой заметки двоякая: во-первых, рассмотреть понятие сопротивления в гештальт-терапии, чтобы прояснить пути более эффективного обращения с пациентами. Во-вторых, показать при этом нечто относительно природы и качества Гештальта, как я его понимаю.
Терапевтическое сопротивление — краеугольное понятие в психоанализе, и из этого развиваются его методы. Ему посвящены многие книги, любая конференция уделит ему достаточно внимания, и в повседневных разговорах оно тоже занимает свое место, обычно как объяснение неудач.
По сравнению с другими подходами в психотерапии, гештальтисты уделяют сопротивлению сравнительно мало внимания. Упоминание о нем есть в книге Перлза "Эго, Голод и Агрессия" (1947 г.) и его же книге с соавторами «Гештальт-терапия» (1950 г.). Однако в 800-стра-ничной книге "Пособие по гештальт-терапии" (Хатчер и Химельстайн, 1976 г.) лишь 5–6 раз упоминается это понятие, и то в основном в главе "Гештальт-терапия с точки зрения психоанализа". Если упоминание сопротивления и можно встретить в работах гештальт терапевтов, то лишь постольку, поскольку последние практикуют смесь Гештальта с психоанализом, а отчасти, может быть поскольку считают, что такое распространенное понятие должно найти свое место или может быть они знают чего-то, чего мы не знаем.
Я хочу выдвинуть предположение, что в гештальт-терапии нам не нужно это понятие, оно вносило бы путаницу в наше мышление. Это не имеет отношение к применению этого понятия в любых других школах психотерапии. Понятия существуют только в контексте, и в контексте гештальт-терапии нет необходимости и нет места для сопротивления, сколь бы ни было оно важным для психоанализа.
Прежде всего мы должны коснуться некоторых философских и лингвистических вопросов. В нашей жизни мы почти всегда имеем дело не с реальностью, а с ее описанием, и это в тем большей степени, чем более культурными мы становимся. Вещи, или процессы не существуют в готовой форме в природе, ожидая человека, чтобы получить свое название. Из аморфного потока физико-химических событий мы абстрагируем вещь называнием ее, причем эту объективацию, или абстракцию, мы осуществляем весьма различными путями. Часто наши способы основываются на очевидных практических соображениях. Так, в эскимосском языке есть восемь различных слов для льда, отражающих практически значимые различия: насколько быстро он замерз, насколько он толст и пр. У нас есть только одно слово, а в древне-ацтекстком языке было одно слово для льда, снега, мокрого снега и града — для жителей субтропиков вполне достаточно.
Сравнительное языкознание дает массу других примеров таких различий. Б.Л.Уорф приводит прекрасный пример: Английская фраза "Я прочищаю ружье шомполом" может быть довольно точно переведена на язык индейцев Пауни, но если эту фразу индейского языка перевести обратно, получится что-то вроде следующего: "От сырого до сухого, в отверстии движением руки". Чистить и шомпол не скажутся в индейской фразе, хотя фраза в целом — вполне точный перевод.
Мы думаем, что шомпол — это вещь, которая есть в мире, и очевидно должна появиться в любом описании фрагмента реальности, где она, эта вещь, есть. В индейском языке решающими элементами являются движение внутрь и наружу, а шомпол нечто совершенно случайное, воплощающее эти отношения, но не существующее само по себе.
Одна из любимых фраз Кожибского (Перлз часто указывал на него, как на один из источников): "Карта — это не территория". Карта, которая может быть вполне полной, точной и удовлетворительной для военного, может быть совершенно непригодной для ботаника.
Из этого следует, что в двух системах, одинаково эффективно и точно описывающих реальность, мы можем не найти тождества в отношении описания некоторого определенного элемента. Каждый элемент в своем значении зависит от системы в целом и не может быть вынут из контекста.
Значение этих философских рассуждений для нашей темы, наверное, уже понятно. Сопротивление — это не физико-химический факт, независимо существующий в реальном мире, а всего лишь элемент в определенной системе описания, в частности в психоанализе. С точки зрения другой системы описания, например Гештальта, это понятие, которое как таковое может не иметь смысла, хотя в целом система вполне пригодна для описания целостных сегментов реальности, из которых извлекается сопротивление.
Применим в действие эту предпосылку — что мы имеем дело здесь не с реальностью, а с альтернативными ее описаниями: представим себе гештальт-терапевта и классического аналитика, прослушивающих фрагмент записи разговора между пациентом и третьим терапевтом, и сравнивающим сои замечания. Каждый будет описывать происходящее в своих характерных представлениях. Гештальтист будет говорить о мобилизации возбуждения и сознавания, об образовании фигур на фоне, может быть о характерном поведении пациента, подходящего к тупику. Фрейдист скоро заговорит о перенесении и сопротивлении. Можно представить себе гештальтиста, оживленно указывающего на то, как пациент мобилизует свои ресурсы для самоподдержания, в то время как Фрейдист будет слушать это нетерпеливо и говорить "может быть и так, ну и что?" и тут же перейдет к указанию на моменты перенесения или сопротивления, о чем гештальтист в свою очередь скажет "может быть, ну и что?" Каждый будет отбирать феномены, более всего соответствующие определенным понятиям, с которыми он знаком, и затруднится оценить феномены, наиболее интересные для другого.
Теперь представьте себе, что они обсуждают три коротких фрагмента, взятых из разных сеансов. А — фрагмент взаимодействия, хорошо соответствующего классическому анализу. В эпизод из гештальт-терапии, С — начальные две минуты работы терапевта какого-либо третьего направления. С некоторым трудом гештальтист опишет фрагмент А без понятия сопротивления, фрейдист также с некоторым трудом опишет фрагмент В, не пользуясь гештальтистскими терминами, но это будет довольно трудно сделать.
Трудно не признать сопротивления в фрейдистском примере или мобилизации в гештальтистском, потому что эти вещи создаются действиями терапевтов. Иными словами, фрейдист с первой минуты следит и ждет перенесения и сопротивления и конечно он заметит их. Он будет избирательно на них реагировать, а пациент будет реагировать на эту избирательность и скоро начнет демонстрировать эти феномены. Точно так же гештальтист своими акцентами и своей избирательностью будет создавать определенные вещи. Здесь применимо старое наблюдение, что фрейдовские пациенты видят фрейдистские сны, а юнговские пациенты видят юнгианские сны. Взаимодействие наших предполагаемых наблюдателей будет наиболее интересным в третьем фрагменте, который не дает основания для предпочтительной трактовки.