Охотники нашлись, стегали до первых капель. Первые капли были тяжелые, крупные, с райское яблочко. Упали они на спину страдалицы, остужая боль.
И разверзлось небо. Кинулись люди по домам, но не для того, чтобы спрятаться. Принесли они на лужок тот несчастный горилки и браги, хлеба и сала, всякого маслица и настоев всяких. Захлопотали бабы над Кумой, закричали на мужиков:
— Да подите вы прочь, бесстыжие!
Раны Куме омыли, присыпали целебными травами. Одели ее, бедную. Дали горилки и сами выпили. Ревели все ревмя, а кто не ревел, за того дождь старался. Отвели Куму в дом ее под руки, постель постелили и целую неделю ходили за ней, как за дитем малым.
Всё за дождь благодарили, а Кума только улыбалась да головой качала изумленно.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Из канцелярии коронного гетмана Николая Потоцкого привезли пани Мыльской письмо от сына.
«Беда!» — заметалось материнское сердце.
О, материнское сердце! Хоть бы раз обманулось оно в недобром предчувствии. Не обманывается. Если стряслась беда, кровь матери слышит родную кровь и за тысячу верст, потому что взывает к ней, к родной, к материнской, давшей жизнь.
Сын Павел писал из татарского плена: «Вот уже полгода, мама, живу я в Крыму. Когда у нас снег лежит, здесь тепло и все цветет. Замечаю, зимние дни у них длиннее наших. Горы здесь прекрасные, всякое растение растет и дает плоды. Но живу я, мама, как обычный невольник. Изведал боль от кнута, знаю голод и холод. Рабу и в теплой стране плохо. Самое худшее то, что хозяин мой, старый опытный волк, с давних пор лучший в округе вымогатель денег. Выкуп он берет только большой, малый отвергает решительно. Горе тому, за кого мало дают. Время от времени хозяин водит нас под Белую скалу. А с той скалы сбрасывают пленников, за которых мало дают выкупа, нам на устрашение. Ты сама знаешь, ничего я не боюсь, но уж больно глупо шмякнуться с этой Белой скалы и самой смертью своей посеять страх в душах польского рыцарства. Если можешь, выручай. Просит за меня хозяин мой Шагин-бей восемь тысяч серебром. Одну тысячу, думаю, уступит, но боюсь, что и семь тысяч для нас разорение. Бог даст, и так выручусь. А письмо пришлось написать, сам Шагин-бей заставил. Прости, мама. Написал я тебе за семь лет службы одно письмо, да и то вон какое веселое! Прости. Да поможет нам Бог».
Пани Мыльская не растеклась слезами и не закаменела. Принесла на стол ларец с деньгами и другой ларец, с украшениями. Опрокинула оба ларчика на скатерть. Поглядела.
Серебра было злотых на триста, перстней, сережек, запон — тоже на полтысячи, не больше. Пани Мыльская побрякушек не любила. Деньги же, которые у нее водились, она истратила зимой на куплю деревеньки, леса и крошечного хутора на реке, где затеяла построить мельницу. О Павле думала, когда покупала земли, души, леса. Об одном Павле. Рыцарь он храбрый, но расточительный. Оставь ему деньги — через год будет нищим. Имения — другое дело. Продать он их не догадается, а надоумят, так поленится. Да и не посмеет, может быть.
Пани Мыльская свернула скатерть, высыпала свои богатства в один ларец, кликнула слугу.
— Оседлайте мою кобылку и сами будьте готовы. Едем в Кохановку.
Отпустила слугу. Стояла посреди комнаты и не могла сообразить, что ей нужно сделать. И жаром охватило: помолиться забыла!
— Господи! Пощади!
Пани Мыльская опустилась перед распятием на колени. Ни одной молитвы вспомнить не могла. Начинала, но слова тотчас путались, разбегались, а поймать их, удержать не было силы. «Господи! Господи!» — шептала пани Мыльская.
— Вам семь тысяч злотых? — переспросила пани Ирена и задумалась. — У меня есть семь тысяч. Ровно семь. Это все мое личное состояние… Но вы, кажется, противница посессии?
— Противница ли, не противница! Нужда, пани Ирена… За семь тысяч я бы отдала вам недавно приобретенный мною лес, хутор, на котором я строю мельницу, и часть земель…
— Пани Мыльская, у меня только семь тысяч. С матерью у нас отношения сложные, я должна заботиться о себе сама. Рассчитывать на чью-либо помощь мне не приходится…
— Я отдам мое село.
— Село и лес.
— Согласна, пани Ирена.
— Из глубокого к вам уважения я позволю вам жить в усадьбе.
— Благодарю, пани Ирена. Боюсь, что это будет для меня тяжелым испытанием, но в первые месяцы я воспользуюсь вашими милостями. Поживу в старом доме, пока не построю на хуторе временного гнезда… Семь тысяч? Года три уйдет на сбор денег… Да о чем я? Бог дал, Бог взял. Будем молиться и ждать его щедрот.
— Когда вы собираетесь оформить посессию? — спросила пани Ирена.