— Не буду его бить.
— Тимош, бесстыдник! Так нечестно! — В голосе Степаниды дрожали слезы. — Чего разморгался?
— Дай, Катя, мне карты, — Иса потрогал свой красный припухший нос и даже зажмурился от ожидавшего его удовольствия.
— Да лупи ты скорей! — сказал ему Тимош. — Один раз выиграли, а уж раскудахтались! Правда, Юрко?
— Правда, — согласился Юрко, морща личико, он боялся расплаты.
— Не торопись! Сейчас получишь! Сейчас! — Иса размахнулся.
В тот же миг от удара сапога дверь бухнула, и в комнату ввалился пьяный пан Чаплинский с ватагой.
— Где Матрена? Найти! — пошел по горнице, пиная ногами сидящих на полу детей.
Тимош вскочил, ударил кулаком Чаплинского по носу, брызнула кровь. Пан Чаплинский взревел, схватился за саблю, началась свалка. Одни крутили руки Тимошу, другие держали пана Чаплинского.
— Не пачкайся! — обнял пан Комаровский своего свирепого друга. — Я этого щенка засеку!
— Засеки! — скрипел зубами пан Чаплинский. — Где Матрена?
— Ищут.
Тимоша связали, выбросили на улицу.
— Вон к этой бабе его поставьте, да так прикрутите, чтоб стоял, когда и ноги у него подогнутся! — Пан Комаровский яростно тыкал рукой в сторону большой каменной бабы во дворе.
Тимоша привязали к идолу лицом.
— Целуй ее! Целуй крепче! — Пан Комаровский ременной плетью перепоясал хлопца крест-на-крест.
— Ох! — вырвалось из груди Тимоша.
— Ага! Почуял?! — Пан Комаровский хлестал и справа, и слева, и слева, и справа. — За благородную кровь тебе, хам! Хам! Хам!
Выдохся, бросил плеть жолнеру, вытер вспотевшее лицо шелковым платком.
— Что стоишь? Бей!
Плеть засвистела.
Из дома выбежал пан Чаплинский.
— Нет ее! Сгинула! Что делать? Пан Дачевский видел — в Чигирин ускакал татарчонок. Он найдет Хмельницкого, и тогда все пропало.
Пан Комаровский покрутил сначала один ус, потом другой и закричал на весь Суботов:
— Дай-ка мне плеть, жолнер! Я сам прикончу этого молодца! Слышишь, красавица? Если ты не выйдешь к нам, я засеку твоего приемыша. До смерти засеку! Он и теперь уже без памяти. Слышишь, я все сказал: на моей и на твоей совести будет его смерть.
Пан Комаровский щелкнул плетью по сапогу, чертыхнулся и решительно пошел к каменной бабе.
— Стой! Ироды! — раздвинув камышовую кровлю, выбралась на скат сарая Матрена.
— Лестницу! — крикнул пан Чаплинский.
Лестницу нашли, поставили. За Матреной полезли.
— Скорее! — Пан Дачевский был уже в седле. — Со стороны Чигирина движение.
— По коням! — крикнул пан Чаплинский. — По коням и за мной!
— Спасибо, Степанида! — Богдан взял у дочери мокрое полотенце, выжал, положил Тимошу на лоб. — Не едут ли?
— Да уже приехали, — тихо ответила Степанида.
В горницу вошла мать Гали Черешни — Оксана, а с ней еще две женщины. Обступили постель.
— Ступай, Богдан! — Оксана ласково взяла Хмельницкого за плечи. — Слышишь, мы займемся твоим сыночком. Ступай!
Богдан согласно кивнул, встал, не забыл пригнуться в дверях. На улице его ждало несколько казаков.
— А поехали-ка, братцы, до пана Чаплинского, — сказал Богдан.
— Поехали! — согласились казаки.
В Чигирине им уже на околице сообщили: пан Чаплинский спрятался в костеле.
Когда подъехали к костелу, увидали жолнеров. Двери костела распахнулись, и, ведя за руку Матрену, вышел пан Чаплинский в окружении своей ватаги. У Матрены на голове блистала в лучах заходящего солнца фата, а пан Комаровский с паном Дачевским осыпали «молодых» деньгами и конфетами.
У Богдана потемнело в глазах. Спешился, тряхнул головой — темно. Сквозь туман увидал перед собой пана старосту, самого Александра Конецпольского.
— Пан Чаплинский венчался с пани римско-католическим обрядом, — говорил Хмельницкому пан староста, но слова его шли откуда-то издалека. — Я надеюсь, беспорядков не будет учинено.
— Беспорядков не будет, — словно за версту услышал Богдан свой голос, но тут свет наконец вернулся к нему, уши наполнились звуками. — Мне бы хотелось поздравить молодых.
Хмельниций пошел навстречу процессии, краем глаза следя за жолнерами, которые изготовили оружие.
За ушами у пана Чаплинского бежали дорожки пота, в ямочке над подбородком собралось озерцо. Хмельницкий усмехнулся: никогда не видел, чтоб человек так трусил.
— Пан Чаплинский, я вызываю тебя! — бросил перчатку под ноги «молодому». — Завтра, на заре, у твоего креста, да будет он тебе памятником.
Повернулся, подошел к лошади, сел в седло и уехал в Суботов.