российский народ «безумными нехристями, хуже турков и всяких варваров»).
Понятное дело, дальше новгородский владыка пишет прошение о
помиловании, раскаивается в том, что на мосту назвал часового, не
пропустившего его во дворец, «дураком».
Тщетно надеялся новгородский владыка на помилование. Допросы «с
пристрастием» пошли по второй кругу. И здесь архиепископ под пытками
должен был вспомнить все свои «грехи» – особенно раскаивался в том, что
перед тверским архиереем оговорился:
«На банкет во дворец пригласили только сенаторов, а членов Синода не
пригласили, сейчас потчуют только сенаторов, а о духовенстве вспомнят, когда
будет смута в народе…»
Итак, наказание не замедлило. Уже 11 мая был подписан императорский
указ о ссылке владыки в далекий карельский монастырь в устье Двины.
Допросы других духовных лиц тем временем продолжались, и появлялся
новый компромат. Синод «по высочайшему повелению» лишает Феодосия
28
архиерейского и священницкого санов. Его посадили в камеру с маленьким
окошком, не допустили к нему людей, а из пищи дали лишь хлеб и воду. Он
выдержал от середины октября до 5 февраля – в этот день караульный
фенрих Григорьев доложил губернатору, что арестант монах Федос упокоился.
Жестокость Александра Даниловича Меншикова во время уничтожения
Батурина (в ХХ столетии на Нюрнбергском процессе такие дела
квалифицировались как «преступления против человечества») объяснялась не
только тщательным выполнением инструкции Петра І «Городки и деревни жечь
без остатка, а людей рубит, а заводчиков на колеса и копья». Князь Меншиков,
как он думал и в чем был убежден, испытал личное оскорбление от
батуринцев, даже большее, чем от архиепископа Феодосия.
…Ворота крепко затворены, на стенах – стража. Четыре десятка пушек
готовы в любую минуту разрешиться смертоносными ядрами… Иван Мазепа
отъехал из Батурина, руководить обороной поручили полковнику Дмитрию
Чечелю. Подальше от стен остановился роскошный рыдван, вокруг которого
роился отряд всадников. Один из них отделяется от компании и, поднимая
выль, скачет к воротам Батурина. Во всаднике по одежде узнают русского
офицера.
– Э-ге-е-й! – кричит всадник, очевидно, выполняющий роль
парламентера. – Батуринцы! Ваш город имеет честь принять высокого гостя!
Светлейший Святого Римского и Российского государств князь и герцог
Ижорский, генерал-губернатор губернии Санкт-Петербургской, кавалер
орденов… Александр Данилович Меншиков!
Пока офицер, надрывая голос, пересчитывал польские, русские и
датские ордена, батуринцы перебрасывались между собой насмешливым
словом.
– Слышишь? Говорит «обжорский». И чего?
– Наверное, жрет много…
– И не обжорский! Ижорский!
Наконец офицер, заканчивая выкрикивать ордена и титулы,
эаскашлялся.
– Жду ответа!
Старшина ответил сразу:
– Его милость гетман приказал нам к его возвращению никому не
отворять ворот.
Всадник завертелся кругом на нетерпеливом коне и снова закричал:
– Светлейший князь Меншиков в последний раз требует впустить в город!
В голосе старшины зазвучал металл:
– У нас, в Батурине и в Украине, требует только наш гетман!
Князь Меншиков молча наблюдал за переговорами издалека,
недоумевая неспешности батуринцев, а когда примчал офицер и доложил об
отказе, побагровел и пригрозил в сторону Батурина крепко сжатым кулаком.
– Они дорого заплатят за это. Если будет кому платить.
29
Негодование батуринцев тем временем нарастало, закипало и готово
было выплеснуться нежданным.
– Ты глянь, хозяин объявился!
– Какой он герцог? Булочник он московский!
– Топай в свой Петербург! И борзей!
Кто был с Меншиковым сначала, из потешных полков и стрелецкого
бунта, тот имел представление о мстительности и реальности угроз князя.
Когда стрельцов связали, то казнили их во время банкета. И когда уже палачи
устали, то другие брались за топор. А Меншиков особо отметился.
– Двадцать голов, – докладывал он царю, – уже не головы, а капуста.
И еще была у князя одна черта, которая не покидала его в течение
жизни: жадность к деньгам и богатству.
Вот что мы сегодня находим на сайте (htpp: rosculture.ru) «МК. Афиша.
Федеральное агентство по культуре и кинематографии».
«Вор Петра Большого. Часть І»
«…он отличался неслыханной, безграничной тягой к стяжательству.
Академик Павленко пишет о ней так: «Страсть к стяжательству