– Садитесь, капитан… Орлик, – с усмешкой обратился к офицеру
Лещинский и оценивающе измерил взглядом. – Мне о вас кое-что докладывал
французский посланник маркиз де Монти, имею устные рекомендации от
большого Примаса Речи Посполитой, брата коронного гетмана Теодора
Понятовского, знаю мнение киевского воеводы князя Иосифа Потоцкого… Не
буду лукавить: ваше будущее путешествие вместе со мной связано с немалым
риском. Риском для жизни.
Лещинский уперся взглядом в Орлика, взгляд этот был твердым,
казалось, даже пружинил, будто испытывал гостя на прочность.
– Воин, который взял в руки оружие, должен выбирать: сабля или страх.
– Тогда почему же согласились, капитан, на это опасное путешествие?
Может, в деньгах нуждаетесь ?
Искорка иронии промелькнула в глазах Лещинского, вспыхнула и так же
внезапно погасла: Лещинский имел подробнейшие сведения о Григории
Орлике. В письме к его зятю, королю Франции Людовику XV, посол в Польше
маркиз де Монти писал: «Сам Господь Бог послал нам господина Орлика. Как
только его впервые увидел, я понял ценность этого человека. Григорий Орлик
отважный старшина, владеет разными языками, польский и немецкий знает
так хорошо, будто родился в этих странах. Ему хорошо знакомы вся южная
Германия и Польша».
– Жизнь, к счастью, не измеряется ни флоринами, ни золотыми.
– А может, капитану по сердцу пришлась какая-нибудь благородная
барышня, и теперь дело совсем за небольшим – красивое поместье где-нибудь
в живописном уголке Речи Посполитой, – лукаво щурился экс-король. – Можно
придумать, выделить что-то из того, что враги мои делили и не доделили… -
добавил после паузы уже с горечью.
– Я здесь не ради поместий, Ваше Величество.
– Тогда почему голову подставляете, капитан? Я вам не сват, не брат, не
родня – человек без причины ничего не делает. В конце концов, – посуровел
Лещинский, – если я не возьму в толк настоящих мотивов вашего риска, то
просто буду бояться отправляться с вами в такую дорогу.
– Я ни в чем не нуждаюсь, кроме как в исторической справедливости.
– А это что за монета такая – «историческая справедливость»? -
растягивая слова, перекривил гостя Лещинский. – И какой королевский двор ее
чеканит?
34
– Смею думать, при дворе ее величества Судьбы. Историческая
справедливость требует возвратить вашей венценосной особе польскую
корону, которая отобрана незаконно.
– А вам то что из этого, какой-такой навар, капитан Бартель? – ирония
Лещинского перерастала в плохо скрывемую злость. – Вы же даже не поляк,
простите, чтобы этим проникаться.
– Я почему-то загадал: если сбудется эта справедливость, то должна
осуществиться и другая – теперь уже в истории моего края.
– И в чем же тут загадка?
– Возвращение гетманства на Украине моему отцу Филиппу Орлику.
Экс-король тяжело откинулся на спинку кресла и как-то странно
передернул плечами, будто хотел сбросить с них то, что раздражло его и
тяготило.
– Достойная монета, мой капитан. И чеканенная при дворе уважаемом.
Вот теперь я уже спокойно буду отправляться в неблизкий наш путь. Идите, о
времени отъезда и обо всем другом вас уведомят.
Лещинский еще долго ходил по кабинету, будто собрался его таки
перемерить шагами, и мысли его неслись снова на восток, снова к Варшаве и
даже дальше, мысли почему-то заняты были человеком, который принес ему и
его отчизне больше всего зла, – Петром Первым.
Станислав Лещинский вспоминал русского императора не столько из-за
обиды – после катастрофы под Полтавой, потеряв королевскую корону, он
вынужден был выехать из Польши во Францию, и не столько из-за желания
неудовлетворенной мести – весной 1711 года польский военный отдел
Потоцкого посылал на помощь войскам Филиппа Орлика, чтобы освободить
Гетманщину от московской орды, но намерениям этим не судьба была
осуществиться. Вспоминал Петра даже не из-за злорадства – московского
императора давно черви сгрызли, а он, Станислав, жив и еще может
реализовать новые планы. Скорее думал о покойном враге с каким-то
несогласным удивлением: почему польские старшины, старшины Ивана
Мазепы и Филиппа Орлика, которые обучались в лучших европейских
университетах, прошли военную подготовку при именитейших королевских
дворах, владели многими языками, в конце концов, закаленные в нелегких
битвах, в которых отмечались настоящей, а не показной храбростью, так вот,
почему они не оказались сильнее московских старшин? Неужели культура,