можно круть-верть. Развернутые в противоположном к общепринятому
направлению, восточнее, в татаро-монгольское болото, они могут барахтаться
там много веков. И Бог весть, когда выберутся.
Щекин так отрицательно покрутил головой, будто старался стряхнуть
капли воды с мокрого чуба.
– Ну и не любите русских купцов… А я вот уважаю ученых мужей из
Украины, – граф взялся перебирать одну за одной книжки на полке. – Вот
грамматика Смотрицкого, вот прекрасная книга по истории Гизеля…
– И слава Богу, что хоть это помните. А то кое-кто позабыл, что первую в
Москве Славяно-греко-латинскую академию основали почти в полном составе
выходцы из Украины, создали как прообраз нашей Киево-Могилянской
академии. А еще раньше тридцать наших хорошо просвещенных монахов
основали вообще первую в России школу.
– Позвольте же мне мысль закончить. Вы почему-то взъелись на наших
купцов, а мы ваших людей уважаем. Порою даже слишком. В просвещенных
кругах зреет уже недовольство. Дескать, малороссы заняли самые
влиятельные места – от иерархов до управляющих консисториями, от
воспитателей царской семьи до настоятелям монастырских, до ректоров и
даже дьячков… Нигде за малороссами места не захватишь.
– Нет здесь дива. После себя вы на моей земле оставили руину, вот и
спасается ученый люд, как может, ища в чужих краях зароботка и применения
Богом дарованному таланту.
16
– Вы редчайший собеседник: в момент перевернете все к верху дном.
– Ваша Светлость, да вы просто давно были на своей родине.
Украинский люд уже гонят с должностей, он костями ложится в болотах
Петербурга. Наших гетманов, даже таких наивных, как Полуботок, поверивший
вашему императору и не поддержавший Мазепы, гноят в петропавловских
казематах. Школы на Украине закрывают, духовную литературу печатают
только по-русски. Простите мне, но у меня больше нет сил говорить об этом…
***
17
В кабинет канцлера Саксонии Флеминга князь Долгоруков вошел так
стремительно, что тот, отложив перо, не сдержался, чтобы спросить:
– Что случилось, князь? Солнце не с той стороны всходит? Или турецкий
султан принял христианство?
– Я уже докладывал, что у вас на государственной службе находился
польский бунтовщик Мохрановский. Теперь другая новость. Под именем
французского лейтенанта де Лазиски в конном полку вашей гвардии служит
сын личного врага императора России, гетмана-беглеца Филиппа Орлика
Григорий.
– Князь, без документов вы и меня можете объявить внебрачным сыном
Папы Римского.
Долгоруков вынул какие-то бумаги и разложил их на столе перед
канцлером.
– Почему? Вот списано главное из прошения самого Филиппа Орлика.
Вот свидетельство того, как сын беглеца и государственного преступника
дружественной вам России чудесным образом становится французским
лейтенантом де Лазиски…
Князь перевел дыхание и уже не официальным тоном, а изумленно-
растерянным добавил:
– А я все удивлялся, откуда этот ловкач упал?
Канцлер взял бумаги и, смешно наклонив главу, будто под углом они
читаются легче, долго присматривался, скорее, принюхивался к ним.
– Так-так… Это и в самом деле чрезвычайно серьезно. Мы изучим все…
Если подозрение подтвердится, Лазиски-Орлика сразу же отдадат под
арест.Когда князь Долгоруков откланявся, канцлер позвонил в колокольчик
помощнику.
– Немедленно выяснить, каким образом русские ищейки роются в наших
государственных архивах, будто в собственном амбаре. Виновных отдать под
суд. Помощник вышел, и канцлер снова поднял колокольчик.
– Сегодня же вечером вызвать лейтенанта конного гвардейского полка де
Лазиски ко мне на тайную квартиру.
Без права даже на имя
Уже на ступенях дома графини Авроры Кенигсмарк Войнаровский
осмотрелся, ища взглядом свою карету среди длинного ряда таких же с
18
изыском украшенных, франтоватых, раззолоченных, бросающих во все
стороны солнечные зайчики экипажей , – бедных гостей у графини не бывает.
Утонченная беседа в красивом обществе, замечательное вино из
венецианских краев, тихо искрящееся в бокале, несколько игриво-лукавых
улыбок графини Авроры, адресованных будто бы всем гостям, а на самом
деле только ему одному, а главное – удачная беседа с английским
посланником Матесоном, создавали то беззаботно-благодушное
расположение духа, которого он давненько уже не ведывал. Слишком часто
жизнь его проходила в карете между Вроцлавом и Стамбулом, Бендерами, где