застрял Филипп Орлик, Веной и Стокгольмом, куда гнали его неусыпные и
неотложные украинские дела.
– Остановись, если жить хочешь, – едва ступив на подножку, услышал за
спиной приглушенный голос, и острый предмет уперся в бок. – Без
поспешности, не вызывая подозрений, сесть в карету напротив.
Медленно оборачиваясь, Войнаровський увидел более десятка
случайных людей, которые, судя по одежде, отнюдь не походили на
извозчиков и прислугу гостей графини Кенигсмарк. «Шестнадцать, – насчитал. -
Самому не справиться».
– Это разбой. Мы в свободном городе. По какому праву меня арестовали
и кто вы? – переспросил, садясь в карету с зашторенными окнами.
– Право, сила и воля у русского императора, – услышал в ответ. – Но если
без спротивления – будешь иметь право на жизнь.
Карета долго громыхала гамбургской мостовой и тряслась, будто в
лихорадке, пока не остановилась посреди тесного подворья. По своим
очертаниям здание напоминало Войнаровскому русское посольство, мимо
которого ему приходилось нередко проезжать. Его повели длинными
бесконечными коридорами, и наконец Войнаровский оказался в небольшой
сырой комнате с прокисшим до тошноты запахом плесени. Громко лязгнула
металлическая задвижка, лязгнула хищно и злорадно, будто волчьи зубы
перед близкой и беспомощной жертвой.
И потянулись длинные дни и ночи заключения, перелистывания страниц
прожитого и пережитого, разгадывания хитросплетений грядущего.
Воспитание при гетманском дворе родного дяди Ивана Мазепы и возможность
наблюдать за обычаями многочисленных гостей изо всех европейских
королевских дворов, штудирование наук (опять же за гетманский счет) в
немецких университетах, твердая и неусыпная поддержка Мазепой природных
задатков Войнаровского, помогали ему в стремительной карьере. Гетман
верил племяннику и относился к нему, не имея собственных детей, как к
родному сыну, и таки, вероятно, готовился когда-то именно ему передать
гетманскую булаву. Войнаровскому Иван Мазепа первому среди старшин
доверился, открыв намерение поддержать шведского короля против
захватчика-московита.
– Будет иметь волю Украина или ныне, или никогда, – положив руку на
плечо племяннику, говорил в тот вечер Иван Мазепа, говорил тихо, не столько
19
из-за боязни чужих ушей, сколько остерегаясь показаться высокопарным. -
Один Бог знает, во что нам обойдется это победоносное дело против
варварства, но я иду до конца. Верю, что и ты не отступишься.
Андрей Войнаровский не отступился. Не одна бессонная ночь перед
полтавским столкновением, не выдерживали кони, и он менял их одного за
другим – именно Войнаровскому гетман поручил контролировать перемещение
русских войск вдоль украинских границ. Английский посол в Москве Чарльз
Витворт в это время пишет в Лондон обстоятельный доклад: «Здесь все
считают, что главным помощником и советником гетмана является фактически
его племянник Войнаровский, человек молодого возраста, весьма
просвещенный и способный».
Вихрь боя под Веприком, смертельная вьюга под Гадячем… В самой
гуще, где искры сыпались с сабель, где не водой, а кровью оросилось поле,
где смертельная жатва устелила телами, будто снопами, обширные поля, в
самой гуще-сече был Войнаровский.
– Вы – рыцарь в европейском смысле этого слова, вы – рыцарь своей
козацкой нации, – скажет публично Карл ХІІ в присутствии всей старшины -
шведской и украинской. В самые трагические моменты Андрей Войнаровский
выполняет роль связного между штабами шведского короля и украинского
гетмана.
Фатальное невезение под Полтавой, горькая полынь катастрофы и
отступление с гетманом… И скорбный миг, когда именно он, Андрей
Войнаровский, провел ладонью, закрывая глаза Ивану Мазепе, когда гетман
отходил в вечность.
Отнюдь не все безоблачно складывалось у Андрея Войнаровского с
новым гетманом Филиппом Орликом. Значительная часть казацкой старшины
таки хотела его, Андрея, призвать к гетманской булаве, и Карл ХІІ
придерживался той же мысли, но сам Войнаровский наотрез отказывался.
Однако ему, как племяннику Мазепы, досталась в наследство львиная доля
сокровищ и имущества покойного гетмана.
Филипп Орлик несколько по-иному смотрел на унаследованное.
Оставленное Иваном Мазепой добро он считал публичными фондами, и оно
должно было принадлежать всему козачеству. Орлик не стал опротестовывать
решение специально созданной комиссии, удерживал все эмиграционные