Че говорил с Чангом, одновременно пытаясь восстановить порядок среди своих людей:
"Он хочет 5000 долларов ежемесячно в течение десяти месяцев, и Гавана велела ему обговорить это со мною... Я согласился в принципе, при том условии, что он в течение шести месяцев организует восстание. Он считает, что сможет это сделать с пятнадцатью людьми в области Аякучо. Мы также договорились, что он получит пять человек сразу же и еще пятнадцать через некоторое время; они придут с оружием, получив боевую закалку... Он казался полным энтузиазма". {32}
48. Бои.
Хотя Че наверняка чувствовал, что время боев приближается, все же почти весь день 21 марта 1967 года он потратил на формулировку своего многонационального проекта в той детальной и кропотливой манере, которая всегда так очаровывала людей. Он объяснил Дебрэ (который привез ему из дому краткую записку от Алейды: "Со мной все хорошо. Беспокоюсь за детей. Они получают хорошие отметки"), что предпочитает видеть его за границей, где он выступал бы в качестве связующего звена между партизанами и международной общественностью, а не бойцом в отряде или же связником с левым крылом боливийского рабочего движения в Ла-Пасе. Че предложил Дебрэ перед возвращением в Гавану и Европу отправиться в Бразилию и встретиться там с Карлосом Маригельей, который занимался подготовкой группы, выделившейся из Бразильской коммунистической партии. Но главной задачей Дебрэ должна была стать организация поддержки боливийского и, шире, латиноамериканского партизанского движения в Европе. Че предполагал передать с Дебрэ письма Жан-Полю Сартру и Бертрану Расселлу. Аргентинцу Сиро Роберто Бустосу Че поручил важнейшую миссию в его стране. Он хотел, чтобы тот установил контакт с "группами Хосами, Гельмана и Стампони", в которые входили активисты самых различных взглядов, от революционно настроенных сторонников Перона до бывших членов Коммунистической партии, одобрявшие вооруженную борьбу как путь к социальному реформированию. Здесь не предвиделось никаких осложнений. "Если эти люди примут участие в формирующемся движении, то им следует начать разведывательные операции на севере и посылать мне доклады о работе".
Вечером 21 марта Че получил рапорт от Оло Пантохи, в котором сообщались сведения о дезертирстве из партизанского отряда и о присутствии в районе армейских подразделений. Дебрэ описал реакцию Че:
"Лицо Че вытянулось. Он был вне себя. Он вскочил и заорал:
- Что здесь все-таки происходит? Что это за дерьмо? Кто меня окружает - предатели или трусы? Ньято, я не желаю видеть здесь ни одной из твоих боливийских жоп, ни одной. Согласен? Всех вон, пока положение не изменится. Усек?
- Да, майор.
- Вило, отправляйся к тыловому охранению, бегите в лагерь. Мы останемся здесь. Пинарес и Оло Пантоха не должны ничего предпринимать, черт возьми, я поговорю с ними. Иди немедленно, сейчас же. Я со своими людьми присоединюсь к тебе завтра. Завтра увидимся.
Вспышка холодного гнева разом уничтожила ту атмосферу всеобщего братства, которая обычно окружала Че. Было похоже, что он хотел разрушить единение, существовавшее между ним и его товарищами, и укрепиться в своем одиночестве. Молчание людей, сражавшихся под его командой на Кубе и в других местах, было окрашено благоговейным страхом".
На следующий день Че со своей группой вышел из лагеря. Около полудня он собрал вместе всех партизан. Их было сорок семь человек, считая посетителей. Пять человек находились в засаде около реки, а еще трое отправились в разведку, чтобы предупредить любые неожиданности.
Инти Передо рассказал Че о множестве проблем, вызванных поведением Пинареса. Че взорвался:
"- Я сказал Пинаресу, что если это правда, то его следует вышвырнуть из отряда. Он ответил, что лучше пусть его расстреляют.
Че сказал:
- Ты оскорбил нас, всех нас, особенно меня. Ты больше не командир авангарда. Твое место займет Мануэль Эрнандес. Выйди отсюда. Еще одно нарушение дисциплины, и ты будешь изгнан.
- Лучше пусть расстреляют.
- Если ты так этого хочешь...
Собрание было очень бурным и взрывчатым. Окончилось оно нехорошо".
Но Че воспользовался возможностью для того, чтобы определить свою стратегию. Если они сейчас отступят без боя, то армия, располагавшая всей той информацией, которую им, конечно же, дали дезертиры, отправится за ними в погоню - со свежими силами и высоким моральным духом. Лучше дождаться их и нанести удар первыми.
Че был прав. В семь часов утра 23 марта Сан-Луис и Дариэль Аларкон, возглавлявшие группу засады, в составе которой было шестеро боливийцев, разбили армейскую колонну, отправившуюся вдоль реки после ареста Серапио возле Каламины. Стрельба продолжалась всего семь минут, но за это время семеро солдат были убиты, а четверо ранены, в том числе майор и капитан.
"Мы захватили план их операции, согласно которому они Должны были наступать с двух сторон вдоль Ньянкауасу, чтобы встретиться посредине. Мы сразу же направили людей в противоположном направлении, Пинаресу и почти всему авангарду поручили отправиться в конечный пункт их маршрута, а основную группу и часть тылового охранения оставили держать оборону. Исраэль Рейес устроил засаду в другом конце маршрута их маневра. Так мы проведем ночь и посмотрим, объявятся ли завтра пресловутые рейнджеры.
На следующий день, "я послал Инти поговорить напоследок с пленниками, отобрать у них всю пригодную для нас одежду и освободить всех, кроме двоих офицеров; с ними говорили отдельно и оставили им всю одежду. Мы дали майору время до полудня 27-го, чтобы забрать мертвых, и предложили перемирие по всей области Лагунильяс, если он останется в этих местах, но он сказал, что уйдет в отставку из армии. Капитан сказал, что вступил в армию год назад по поручению коммунистической партии, а его брат учится на Кубе. Кроме того, он назвал нам имена двоих других офицеров, готовых сотрудничать с нами".
О симпатии, которую капитан Сильва питал к партизанам, позднее узнало его начальство. Он перенес суровые допросы и был переведен с понижением в Камири.
В течение следующих нескольких дней авиация осуществляла нерегулярные налеты, пугавшие боливийских новобранцев. Но вскоре боливийские летчики начали сбрасывать напалмовые бомбы. Пинарес продолжал разведывательные вылазки, но так и не обнаружил в округе ничего и никого. Инти вспоминал о том, как Пинарес отреагировал на выволочку, полученную от Че: "Он стремился быть во всем лучшим. Он даже считал обязательным для себя носить самый тяжелый рюкзак по мере того, как обстановка становилась все хуже и хуже, ну и, конечно, свой "гаранд".
После этого Че передвинул засады подальше, а 25 марта, воспользовавшись относительно спокойной обстановкой, проанализировал ситуацию. "Мы выложили яйца на стол, а теперь посмотрим, кто дольше выдержит", - по словам Дебрэ, Че сказал это со своим "обычным непринужденным и откровенным сарказмом". Он собрал большую часть партизан в глубине джунглей и, держа по обыкновению руки за спиной, провел краткий разбор похода и произошедших смертельных несчастных случаев. "Я провел анализ похода, сообщил об ошибках Пинареса, сказал, что я понизил его в должности, и объявил, что Мануэль Эрнандес теперь является командиром авангарда".
Далее Че принялся ругать своих бойцов, особенно четверых боливийцев (Хулио Веласко, Хосе Кастильо, Эусебио Тапиа и Уго Чоке; всех их привел с собой Моисее Гевара). За недисциплинированность и нежелание сражаться он обозвал их мальчишками-переростками, приказал им сдать оружие и "пригрозил, что если они не станут трудиться, то будут лишены пищи и права курить. Их личные вещи в таком случае будут разделены среди самых нуждающихся товарищей". Вот что слышал Дебрэ:"Вновь и вновь в баритоне прорезались саркастические интонации. Почему Таня приехала с посетителями? Еще один пример недисциплинированности. Ей было приказано оставаться на юге и действовать в качестве связной... "А ты, Рене, явился сюда как техник, а не можешь даже наладить работу передатчика"... Таня, единственная женщина в группе, отвернулась со слезами на глазах. Рене промолчал. Не было топлива для движка, питавшего передатчики. Че был чрезвычайно требовательным, до непреклонности, прежде всего по отношению к себе - намного больше, чем к своим людям, к своим людям больше, чем к врагам. Если он хотел добиться большего, то ради этого подвергал лишениям себя... он имел всего две персональных привилегии: был освобожден от ночной караульной службы, а вне лагеря имел право носить в рюкзаке термос с кофе".